Skip to main content
Support
Blog post

Стайлинг ГУЛАГ

Olga Shakina

Ольга Шакина — о глянцевой России, которую мы потеряли

Anna Karenina ball scene illustration
Аристократический банкет. Иллюстрация художника Захара Пичугина к роману Льва Толстого «Анна Каренина», издательство «Партнерство Сытин», Москва, 1914 г.

В 2009 году я начала работать в самом страшном российском глянце — журнале Tatler, ходить на митинги в защиту Конституции 31-го числа и завела аккаунт на Facebook: друг из Кембриджа рассказал, что к ним приезжал какой-то американский парень рекламировать эту странную штуку (что это за парень, я поняла еще через несколько лет, посмотрев фильм «Социальная сеть» Дэвида Финчера). 

 

Фейсбук-2009 подбрасывает мне удивительные меморис: то вечеринка с Тимом Бертоном и Вигго Мортенсеном в Сохо, то вечеринка с ОМОНом на Триумфальной. На первые митинги я ходила с наркозависимым приятелем с неожиданным и полезным энбепешным прошлым — он умел ловко ввинчиваться в толпу и уходить от преследования. Благодаря ему 31 октября 2009 года я оказалась в самом центре событий, у кольца из Людмилы Алексеевой, Валерия Панюшкина и Бориса Немцова: приятелю казалось, что там меня меньше тронут. В какой-то момент подступающий ОМОН начал выдирать меня из толпы за локти. Я вцепилась в рукав красивой — кажется, оливковой — немцовской парки. «Отлезь, гнида!» — рявкнул Немцов, стряхивая меня с рукава. «Я не гнида!» — пискнула я. «Ой, простите», — заулыбался Немцов, обернувшись. 

 

Сегодня мне кажется, что нулевые и десятые я провела, присосавшись к деньгам, на которые ни у меня, ни у остальных мельчайших (как я) и крупнейших бенефициаров цены за баррель не было никакого права. 

 

Тем не менее — митинги. Проявлять политическую активность в нулевых считалось дурным тоном, и даже будущие пламенные борцы идеологического фронта (например, моя тогдашняя лучшая подруга, впоследствии ставшая иконой отечественного фемдвижения) спрашивали: какого хрена ты ходишь на Триумфальную, зачем выеживаешься, что и кому хочешь доказать? Я отвечала, что просто хочу продемонстрировать людям в шлемах: те, кого тошнит от Путина, не маргиналы. 

 

К Новому 2010 году, после того как 82-летнюю Людмилу Алексееву прямо в новогоднюю ночь вынесут с площади в костюме Снегурочки, митинги «Стратегии-31» станут невероятно популярными. Весной начнется тестовое вещание телеканала «Дождь», задуманного как самое стильное телевидение: ничего более стильного, чем гражданская журналистика и прямые эфиры через айфон и айпад, в начале десятых не было. Я пойду туда работать и в ближайшие три года посещу все московские митинги — с красивым розовым дождевским микрофоном в руках. 

 

«Дождь», по сути, предполагался глянцем. Там заправляли Синдеева, Кричевская и Монгайт — девушки, сделавшие бы честь любой вечеринке, делавшие при этом действительно единственный независимый информационный телеканал в России в самом модном московском месте — на «Красном Октябре». В перерывах между новостными выпусками, посвященными, например, затоплению Крымска, можно было забежать в бар «Стрелка», быстро съесть салат, поболтать с барменом. После пятничных вечерних эфиров мы шли выпивать в «Жан-Жак» или танцевать в «Маяк»: одна из основных наших новостных ведущих была ближайшей подругой владельца всех этих заведений Мити Борисова. Так российский протест десятых годов стал «протестом в Жан-Жаке».

 

Все же знают термин bobo — bohemian bourgeoisie? В начале десятых это был нормальный медийный bobo-набор: быть сразу и красивым, и умным и работать в качественных СМИ. Я стою за новостным столом «Дождя», прямо в эфире, между новостными подводками, дописываю кинорецензию в одну из двух главных ежедневных качественных газет — «Ведомости», на следующее утро улетаю в Канны и там бегаю между показами и пресс-конференциями, а на мне висят штатив, камера, рюкзак с ноутбуком и сверкающая серебряная «Шанель» из московского шоурума, в которой отражается солнце Лазурного Берега. Мои репортажи с фестиваля будут выходить на «Дожде» вперемежку с материалами о «Болотном деле» — то и другое пришлось на май. 

 

В России нулевых и десятых противопоставления бездумного глянца приличной журналистике не было. В глянце первого ряда (Vogue, GQ, Elle) работать не стыдно — наоборот. Он был довольно умным, не хуже американского и французского, и фразу «я не хочу обсуждать политику» в курилке российского отделения главного на планете издательского дома Condé Nast я могла бы услышать разве что от сотрудников отдела продаж. Вообще-то, мы там курили, например, с ассистенткой главреда Vogue Катей Федоровой, которую в годы войны с Украиной будут судить за дискредитацию российской армии в постах ее фэшен-блога. И с Оксаной Баулиной из Glamour, которая перейдет работать к Навальному и которую убьет в Киеве российский снаряд. 

 

Стиль российского качественного глянца — это вечная ирония, в том числе по отношению к действующей власти. Этот стиль дольше всего парадоксальным образом сохранялся в «Татлере», прославлявшем и одновременно вроде как подстебывавшем российский правящий класс — бандитов и чиновников с Рублевки. Носителями и проводниками этого стиля была каста «писателей» — пьющих, мрачных сотрудников, обладавших уникальным скилом складывания слов в предложения, которого не было у авторов соушала (светских страниц), фэшена (отдела моды) и бьюти (отдела красоты). Я работала таким писателем в «Татлере». Производство сезонных заметок о красной помаде и дне рождения Ксении Собчак давалось тяжело — после обеденного перерыва, проведенного в близком к редакции баре «Симачев», в нашем углу стоял грустный перегар. Иногда работа требовала чуть более активного гражданского сопротивления, чем двести за ланчем. Например, как-то раз нас пытались отправить в Ташкент на интервью с дочкой президента Каримова. Талантливый коллега сказался больным, а я нарыла удивительных фактов про Узбекистан в духе «и тут они нашли внука лидера оппозиции со сваренной рукой» и сказала, что это же, наверное, шутка, что мы ставим эту Гульнару на обложку? Но нет, мы поставили ее на обложку, хотя никто из пишущих так и не согласился лететь в Ташкент.

 

Наверное, это прозвучит странно, но в «Татлере» я узнала о российской жизни больше, чем, например, в ежедневной газете. Глянец вроде как должен не описывать реальность, а продавать мечту. Но мечты о жизни высшего света, которые «Татлер» продавал не только и даже не столько читателям, сколько собственным персонажам — бывшим бандитам, чекистам, комсоргам и завхозам, мечтавшим видеть себя современными Гэтсби, — говорили о нашем истеблишменте чрезвычайно много. Иногда говорил и сам истеблишмент, звоня в редакцию и требуя опровергнуть, что у него есть яхта или вилла в Ницце, которые на самом деле принадлежат его бабушке. 

 

Типичный герой «Татлера» разрывался меж двух огней: с одной стороны была жена, требующая паблисити в качестве королевы московского света, а с другой — начальник, допустим, в мэрии, за каждую опубличенную лодку вызывавший на ковер. Навальный с будущими корги и уточками еще не развернулся в полную силу — а «Татлер» уже вовсю гнал материал для него и его коллег. Только оружием был не OSINT, а светские инсайды — не открытые, а в высшей степени закрытые источники. Недавно, читая материал о Германе Грефе на сайте «Проекта», я увидела ссылку на материал «Татлера» о socialites, поселившихся в Серебряном Бору. Расследователи использовали этот текст как косвенное доказательство того, что герой пользовался домом, приобретенным на бюджетные деньги. С невероятным удивлением я вспомнила, что автором текста была я.

 

Condé Nast никогда не делал непродуманных шагов: «Татлер» — золотой стандарт листка о светской жизни, изобретенный в Англии, — был запущен в России именно тогда, когда в социальном ландшафте произошел тектонический сдвиг. Новой аристократией вместо бандитов и бизнеса стали ставленники государства — чиновники и силовики. Это было важным симптомом, предопределявшим все, что мы имеем сейчас. Помню момент, когда одна из главных московских «светских львиц» Светлана Маниович внезапно бросила мужа, бизнесмена со смутным прошлым, и ушла к чиновнику с гораздо менее интересной фамилией Иванов. Сегодня чиновник работает в Минобороны, ведает заказами на отстройку уничтоженного Россией Мариуполя и, опять-таки, является фигурантом громких расследований — вместо светских страниц. Почему он не заинтересовал меня 15 лет назад?

 

Я продолжала работать для российского глянца — в штате и внештатно — с середины нулевых до середины десятых, в том числе после того, как уехала из России. Я продолжала ездить на международные кинофестивали и писать оттуда для российских медиа. Помню, как в последний день Канн-2014 сидела в гостиничном номере, снятом Роскино для моего товарища с «Дождя», и, вместо того чтобы идти купаться, лихорадочно дописывала материал для Condé Nast Traveller — журнала о путешествиях, только что открытого в России. Шеф-редактором была моя старая приятельница Оксана Баулина. Я, конечно, не успела к дедлайну. «Из-за тебя я уволилась, — пеняла мне позже Баулина. — Ладно, шутка, не из-за тебя. А из-за материала о туристических радостях Крыма, который поставили, хотя я четко сказала нет».

 

С 2014 года российский глянец стал вынуждать своих сотрудников выбирать, с кем они. Женя Микулина, главред российского AD — главного в мире журнала о дизайне интерьеров, — в один из интерьеров поместила портрет усатого генералиссимуса. Моя приятельница Ксения Соловьева, главред русского «Татлера», поехала на показ модной коллекции дочери Кадырова в Чечню. Стилист GQ Вадик Галаганов в первые дни полномасштабного вторжения в Украину вывесил в инсте фото своего паспорта с подписью «Горжусь быть русским»… 

 

Однажды я увидела в фейсбуке объявление старого знакомого: я привыкла встречать его на кинофестивалях, теперь же внезапно он перешел в правозащитное объединение и искал редактора сайта. Мне стало понятно, как в начале двадцатых годов XXI века выглядит the place to be для русскоязычного автора. Так мои навыки пригодились в соцсетях и интернет-ресурсах правозащитного объединения. Моя повестка за 15 лет совершила самую невероятную эволюцию: в 2009-м супермодель Даутцен Крес рассказывает мне о каникулах в Малибу, а в 2023-м сестра журналиста Ивана Сафронова — о визите к брату в Сибирь. В 2012-м я встречала Навального в баре «Симачев», а в 2023-м Навальный переводится в очередную штрафную одиночку в колонии. В 2013-м был репортаж с открытия «Гоголь-центра», а в 2023-м — репортаж с суда режиссера «Гоголь-центра» Жени Беркович.

 

Есть ли моя вина в том, как поменялась эта повестка? Могла ли я что-то сделать, чтобы она была иной? Я пытаюсь, но пока не могу ответить на эти вопросы.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона

About the Author

Olga Shakina

Olga Shakina

Film and Theater Critic
Read More

Kennan Institute

The Kennan Institute is the premier US center for advanced research on Eurasia and the oldest and largest regional program at the Woodrow Wilson International Center for Scholars. The Kennan Institute is committed to improving American understanding of Russia, Ukraine, Central Asia, the South Caucasus, and the surrounding region though research and exchange.  Read more