Трое в лесу: Станислав Шушкевич вспоминает встречу, положившую конец СССР

АРКАДИЙ ДУБНОВ

Read in English

«Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование», – гласит документ, подписанный в Беловежской пуще двадцать пять лет назад. Тогда это соглашение было безропотно принято, сейчас же оно вызывает у многих россиян замешательство и гнев. Ниже приведены выдержки из интервью с принимающей стороной беловежской встречи и одним из подписантов соглашения Станиславом Шушкевичем, до 1994 года занимавшим пост председателя Верховного Совета Республики Беларусь. Интервью провел исследователь и журналист Аркадий Дубнов. Беседа состоялась прошлым летом в рамках серии интервью, организованных Фондом Егора Гайдара – Максим Трудолюбов.

– Станислав Станиславович, вынужден сказать вам прямо в лицо: вы фигура историческая. Один из трех подписантов соглашений Беловежской пущи, по которым договор о создании Союза ССР от 1922 года был признан утратившим силу. Вопрос, который я задаю практически всем моим собеседникам в связи с этим событием: когда вам впервые пришла в голову эта сумасшедшая по тем временам мысль, что Советский Союз может перестать существовать? 

– Я об этом не думал. И когда ехал в Беловежскую пущу, не думал, и за два часа до того, как мы согласились с предложенной [госсекретарем СССР] Геннадием Бурбулисом формулировкой, что «СССР как геополитическая реальность и субъект международного права прекращает свое существование», я все еще боялся об этом подумать. Потому что помнил советскую мифологию, как Ленин в ответ на вопрос «Что вы бунтуете, ведь перед вами стена?», – якобы ответил: «Стена, да гнилая, ткни и развалится». Так вот я хорошо понимал, что такое ядерный монстр, ядерное оружие, ядерная держава. И даже допустить такую мысль я не мог. Мы, физики, шутили иногда, что получен циклотронный изотоп «эсэсэсерий» с периодом полураспада 50 лет. Все! Это самая жесткая шутка была по отношению к СССР. И вдруг мы все пришли к выводу, что можем поддержать предложение Бурбулиса. Для меня он прежде всего человек, нашедший такую верную формулировку… Не знаю, хватило бы мне ума это сформулировать так, как он, и мне это тогда чертовски понравилось. Я не сдержался и первым заорал, что я подпишу. Вот как это происходило.

– Значит вы даже не просто прародитель этого события, а, можно сказать, вы нажали на спусковую кнопку, потому что только после вас стал выступать уже и Ельцин. Так? 

– Хочу пояснить, почему еще у меня такой энтузиазм был в Беловежье: ведь это я пригласил [недавно избранного президентом РСФСР] Ельцина. За полтора месяца до этого, 20 октября 1991 года, находясь в Ново-Огарево. Я давно хотел позвать Ельцина, но никак не получалось остаться с ним один на один, чтобы пригласить. Ну никак не получалось! А здесь в Ново-Огарево я иду с Ельциным искать Горбачева по этим красивейшим местам – вокруг золотая осень. И говорю: «У вас великолепно здесь. А у нас другая красота. Более суровая, но тоже хорошая. Вы охотник. Приезжайте к нам!». Он говорит: «Знаешь, с большим удовольствием».

И вот он говорит: «… я с удовольствием приеду. Пусть наши службы согласуют даты». Я его звал, чтобы выпросить нефть и газ. Я хотел попросить Егора Гайдара [ставшего в ноябре министром экономики и финансов РСФСР]: «Я горячий Ваш сторонник, я за рынок, но потерпите чуть-чуть с «рыночностью», потому что у нас нет ни денег, ни кредита, ни доверия к нам нет. Дайте нам немного нефти и газа, чтобы мы не заморозили своих людей». В конце концов, это тоже свершилось в Беловежской пуще.

– Станислав Станиславович, создается ощущение, что к декабрю, к Беловежью привело невероятное совпадение случайных фактов. Вы вспоминаете, что 20 октября вам удалось уединиться с Ельциным. А если бы этого не было? Это настолько все поразительно. Судьба страны, видимо, была уже на волоске, что хватало буквально одну ниточку обрубить, и она… 

– Знаете, мне кажется, что обстановка тогда готовила к этому. Я почитал разные книжки о том, что такое СССР. Я узнал много не публиковавшегося о депортации крымских татар, о депортации чеченцев. И, понимаете, это требовало радикального решения, а не разговоров, сгладим, мол, недостатки и прочее-прочее. Кстати, этот процесс продолжается по сей день. Я думаю, что те политики, которые заявляют, что они подошли творчески к процессу, в большинстве случаев ошибаются. Надо очень хорошо освоить политическое ремесло. А вот гениальные политики – такие как Бисмарк, Черчилль, ну и еще много я могу назвать – они такое верное решение находили, естественно, в интересах своих стран.

– Существует еще одна легенда про Беловежье, про то, что Горбачев был обижен очень на Ельцина за то, что он сначала позвонил [президенту США Джорджу] Бушу-старшему, чтобы сообщить о заключенном соглашении. И только потом сообщил об этом Горбачеву… 

– Я думаю, что Горбачев хорошо знает, что это не так. Ведь получилось это практически одновременно: Ельцин и [президент Украины] Кравчук говорят мне: «У тебя с Горбачевым хорошие отношения, вот ты ему и звони, скажи, что мы подготовили к подписанию – мы еще не подписали, потому что мы перед телекамерами подписывали». Я отвечаю: «Очень хорошо, Борис Николаевич. А мы вот, говорю, с Леонидом Макаровичем Кравчуком (я даже не спрашиваю у него) решили, что вы очень хорошо знаете Буша, вы ему должны позвонить. Поэтому я звоню Горбачеву, а вы потом звоните Бушу». Так и договорились. Я по «тройке» – это самая такая, надежная связь – звоню Горбачеву. Ну, пока поговорил там с тем, кто поднял трубку, пока объяснил, что я не верблюд, потому что были такие вопросы…

– То есть в Москве не верили, что вы – это вы?

– Да они отлично знали, но нужно ж было! Там никто другой не мог звонить из Беловежской пущи, потому что я был там хозяином, понимаете, в чем дело. И, в конце концов, пока дошло до разговора с Горбачевым, и Ельцин видит, что я уже говорю – а я сидел довольно далеко – а Ельцин, параллельно на трубке был [министр иностранных дел РСФСР] Андрей Козырев, набирал уже Буша. И за то время, пока я объяснялся с помощниками Горбачева, Ельцин уже начал разговор. Когда уже говорил с Горбачевым, слышал, что Ельцин разговаривает с Бушем. Горбачев очень поучительным тоном сказал мне так: «А не задумались ли вы, как к этому отнесется международная общественность». Я отвечаю: «Вы знаете, Михаил Сергеевич, прилично относится. Вот звонит Борис Николаевич Бушу, и он очень хорошо это воспринимает, понимаете?». Все! Тут немая сцена, и с той поры он ко мне только на вы обращается…

– Скажите, а насколько трагичной выглядела экономическая ситуация в Белоруссии накануне распада Союза? Вы тогда говорили, что нужно сохранить общее государство, общие границы, общие какие-то структуры, обеспечивающие функционирование этого государства, а все остальное – автономно и самостоятельно. Вы представляли тогда, как это осуществить?

– Что мною двигало? Я работал всего год с небольшим на радиозаводе. И уже видел полную нелепицу некоторых наших стандартов.  Я видел, что рядом, допустим, вот в Польше, в Германии производят какие-то компоненты. А мы получаем их жалкое подобие из Комсомольска-на-Амуре, конденсаторы, например. Здесь лучшие и дешёвые рядом, я видел всю эту нелогичность. Полную нелепицу в организации производства и разработок. Поэтому я совсем не боялся разрыва экономических связей наших с Комсомольском-на-Амуре. Потому что они нелепые были… Надо было решать вопрос. И я был сторонником инициативы. Я вам скажу, иногда думаю, что если бы я жил по этим волчьим капиталистическим законам, то я бы преуспел. А я был вот убежден, что я такого склада человек: буду честно работать и преуспею. Это я потом понял, что ошибался. Потому что там волков хватает и без таких как я.

– Об опасном. Вы, уже будучи руководителем постсоветской Белоруссии, категорически выступали за вывод советского ядерного арсенала, который был размещен в Белоруссии. Это подход физика, понимавшего опасность ядерного оружия, либо политика, исходившего из соображений безопасности своей страны, как заложницы возможного ядерного конфликта? Вы писали, ссылаясь на бывшего белорусского премьер-министра Михаила Чигиря, что Александр Лукашенко выступал за сохранение ядерного оружия на территории Белоруссии… 

– Да. Дело в том, что вывод заканчивался при Лукашенко. И он попытался выступить против. Специально по этому поводу приехал премьер России Виктор Черномырдин и сказал, что это не тот случай, где его можно послушать. Но вы не всю аргументацию привели: мол, Беларусь – заложница, что ее придется уничтожать, если ядерный конфликт, – это все верно. Скажу и следующее: держать в рабочем состоянии это вооружение – не по силам Беларуси. Поймите, есть комплектующие, которые нужно заменять, есть математическое обеспечение, которое нужно обновлять и адаптировать. Я тогда это понимал, но об этом не говорил. Потому что нашлись бы попрыгунчики, которые начали бы мне говорить, что они такие умные, что они все могут сделать.

– А в Украине по-другому?

– Да, и это был там один из главных аргументов против вывода, ведь Украину уничтожать не пришлось бы в случае конфликта. Там все ракеты были в шахтных установках, это стратегическое оружие

– Что значит Украину уничтожать не пришлось бы?

– В отличие от Украины, в Беларуси все ядерное вооружение было не в шахтах, а на поверхности. И если их поражать ядерными ударами, то надо, фактически, уничтожить Беларусь. А в Украине сколько ни лупи по поверхности, шахты поразить сложно, это серьезные сооружения. Но я вам скажу, контроль за ядерным оружием, к счастью, был очень приличным. И вывод его очень дорого стоил. Мне пришлось переубеждать американских сенаторов Лугара и Нанна, которые провели программу, по которой США выделили 400 миллионов долларов на безопасное расширение безъядерной зоны. Ведь, когда наши юристы изучали закон Лугара-Нанна, они сказали мне: «Станислав Станиславович, помочь по нему вам, белорусам, невозможно. Помощь предназначена тем, кто упирается, а вы не упирались, помочь не смогут». Тогда я заявил сенаторам: если мы без предусловий и без компенсаций на это идем, так помогите нам хотя бы вооружение вывести и обеспечить безопасность этого процесса.

– Есть еще одна история тех лет, связанная с внешней политикой Белоруссии, в которой Вы проявили себя весьма неординарно.  15 мая 1992 года в Ташкенте был заключен первый как бы договор о коллективной безопасности, который подписали несколько стран СНГ. Еще не ОДКБ в сегодняшнем виде. Тогда это стало реакцией на ситуацию в Таджикистане, где разгоралась кровопролитная гражданская война, угрожавшая безопасности во всей Центральной Азии. Инициатива заключения договора принадлежала президенту Узбекистана Исламу Каримову… 

– Ну, так и угроза ему там была...

– Очевидно, я об этом и говорю, он был практически инсайдером в этой ситуации. А белорусы – вы тогда возглавляли страну – категорически, по-моему, отказались подписывать этот договор. Расскажите, как получилось так? Ведь сегодня трудно себе представить, что нынешняя Белоруссия оказалась вне системы той первой системы безопасности. 

– Очень просто. Здесь, так сказать, сочетание совестливости и бессовестности. У нас в Конституции было записано: Беларусь стремится к нейтральности. Законодательно записано также: граждане Беларуси не направляются для участия в боевых действиях за пределами страны. Если же мы заключаем такой договор, мы нарушаем конституцию.

– Эти формулировки присутствуют в конституции по сей день? 

– Да, и до сих пор эта ее часть должна работать.

– И Вы тогда в Ташкенте не подписали договор

– Не подписал.

– А как Вы это объясняли? 

– Так и объяснил: Верховный совет Беларуси должен принять соответствующее решение, так что я должен с ним посоветоваться по этому вопросу.

– И после этого вы вынесли этот вопрос… 

– Я бы не выносил, но вынесли без меня… Я считал, что я действую по конституции – не подписал и все. Что там объяснять.

А потом, спустя год с небольшим, когда Верховный Совет стал уже отодвигать меня от должности, мой бывший близкий соратник, Мечислав Иванович Гриб, генерал милиции, пожарник, председатель комиссии по государственной безопасности ВС, когда подняли вопрос, почему не подписали, неожиданно выходит на трибуну и заявляет, что поддерживает подписание ташкентского договора. Фактически предал меня, раньше-то меня поддерживал. Заставили меня подписать. Они уже меня попытались бросить в отставку летом 1993 года. Но я у [председателя Верховного Совета СССР] Анатолия Лукьянова подучился, как манипулировать голосованием, не хватило у них шести голосов тогда. В 91 году они же избрали меня в страхе потерять своё депутатское благополучие после подавления Ельциным августовского путча.

– Станислав Станиславович, когда 25 лет назад вы подписывали Беловежские соглашения, вы каким видели будущее Белоруссии – похожим на сегодня?

– Я считаю, что беловежское соглашение в значительной мере перечеркнуто двумя действиями – подписанием договора о коллективной безопасности и решением о переносе экономического комитета СНГ из Минска в Москву. Здесь остался только, фактически, секретариат по организации саммитов, хоть он и называется штаб-квартирой СНГ, никому, кстати, не нужной.