Николай Эппле

Read in English

На площади Первой пятилетки в Екатеринбурге столкнулись два глубоко родственных друг другу проявления России. И, столкнувшись, не узнали друг друга. А между тем, им очень даже есть, о чем поговорить.

В июле 27-летний российский художник Покрас-Лампас расписал одну из площадей в Екатеринбурге. Композиция «Супрематический крест» площадью в почти 7000 квадратных метров представляет собой черный крест на красном фоне, в который вписана цитата из основателя супрематизма Казимира Малевича. Через три недели после завершения работы коммунальные службы города начали закатывать композицию в асфальт, их подержали верующие РПЦ, некоторые из которых сочли саму возможность попирать ногами крест кощунственной. Однако, оказалось, что создание композиции было согласовано с властями; мэр города и губернатор области пообещали наказать виновных в самоуправстве и восстановить композицию за счет города.

Екатеринбург уже прославился недавно на всю страну противостоянием вокруг строительства храма в сквере в центре города. История с «Супрематическим крестом», как и подобает современному искусству, только ярче подчеркивает суть противоречий.   

На первый взгляд, это очень напоминает встречу России революционной и патриархальной, – встречу родины Ленина, Малевича, авангарда и конструктивизма, с родиной Николая II, кузницей «традиционных ценностей»; встречу России слома традиции с Россией преемственности. Однако при более внимательном взгляде на контекст этой встречи, который очень хорошо выявляет композиция, созданная на площади Первой пятилетки, все гораздо любопытнее.

«Супрематический крест» так же точно и последовательно вписан в художественную логику и историю города, как черный крест на красном фоне повторяет рисунок мостовой конца 1920-х годов. «Супрематизм, конструктивизм, футуризм — комментирует свою композицию автор, — те течения, которые очень близки мне и важны для истории нашей страны. Они очень подходят сюда по контексту промышленной истории города. Я тщательно готовился к фестивалю: изучил историю этой площади, района и приступил к реализации проекта с уверенностью в том, что Уралмашу нужен «сильный, крепкий, русский авангард». Если уж делать смелые проекты – то точно в Екатеринбурге».   

Завод Уралмаш, введенный в строй в 1933 году, был одним из важнейших объектов сталинской индустриализации. В конце 1920-х годов для рабочих завода был построен «соцгородок» (социалистический город) Уралмаш по проекту архитектора Петра Оранского, в годы учебы в Петрограде близкого к авангардистам. Наряду с Нарвской заставой в Ленинграде и поселком Вайсенхоф в Штуттгарте, рабочий поселок «Уралмаш» стал одним из образцов конструктивистского поселения. Символическим центром «Уралмаша» стала Площадь первой пятилетки перед центральной проходной завода, от которой тремя лучами расходились три улицы – Сталина, Ильича и Культуры. Площадь была вымощена булыжником в форме креста – именно этот рисунок обыгрывает супрематическая композиция. 

Революционное стремление рвать со старыми традициями ради созидания новых, часто утопических проектов – отличало Екатеринбург на протяжении всей его новейшей истории. В 1970-х художник Лев Эппле, поселившийся в Свердловске после лагеря и ссылки, создал проект конструктивистского города-мечты Пешеграда, в котором отчетливо ощутима утопическая энергетика Свердловска. Именно Свердловск был вотчиной мятежного первого секретаря местного обкома КПСС Бориса Ельцина, в 1990-е годы именно здесь орудовала знаменитая организованная преступная группировка «Уралмаш», ставшая одним из символов эпохи, а уже в 2010-х Екатеринбург становится одним из оплотов либерализма в атмосфере сгущающегося авторитаризма – во-первых, благодаря Ельцин-центру, а во-вторых, Евгению Ройзману, одному из последних свободно избранных руководителей крупных городов.

Но в то же самое время Екатеринбург и Свердловская область (после распада СССР она так и не была переименована) – центр очень специфического даже по меркам российского православия культа Царственных страстотерпцев, последнего российского императора Николая II и его семьи. С апреля по июль 1918 года, по решению Ленина и Свердлова, они содержались под арестом в доме Ипатьева неподалеку от центра Екатеринбурга, где были расстреляны, а затем тайно захоронены за городом. Дом Ипатьева, вокруг которого в 1970-х вдруг стали обнаруживаться признаки местного почитания, снес тогдашний глава города Борис Ельцин (позднее, уже в годы президентства, именно Ельцин инициировал эксгумацию останков, их экспертизу и перезахоронение в Петропавловском соборе, вопреки позиции РПЦ, не признавшей подлинность останков). В начале 2000-х на месте дома Ипатьева был возведен огромный Храм на крови, а на неподтвержденном месте захоронения Романовых и их слуг был построен Царский монастырь, ставший центром культа Царственных страстотерпцев. Почитание новомучеников, верующих, ставших жертвами советского государственного террора, в России не носит массового характера, чего нельзя сказать о культе царственных страстотерпцев. Самое яркое его проявление – ежегодные Царские дни, когда верующие идут крестным ходом 21 километр от Храма на крови к Царскому монастырю. В 2018 году в этом крестном ходе приняли участие 100 000 человек. Наиболее радикальные проявления этого культа, в рамках которых Николай II почитается как царь-искупитель русского народа, смерть которого имеет сакральное значение и сближается с искупительной жертвой Христа, признаются официальной РПЦ ересью.

Отчетливо промонархическое, часто конфликтующее со священноначалием движение с центром в одном из наиболее неузнаваемо измененных советской властью российских городов похоже не на возрождение старой традиции, а на продолжение модерных тенденций новыми средствами. Стремление застроить конструктивистский город церквями (в том числе в стиле конструктивизма, как Князь-Владимирский храм на улице Красных партизан) – хорошая иллюстрация этой тенденции. Самая первая из них, и самая первая из заново построенных в России после распада СССР вообще, Церковь Рождества Христова, находится в 300 метрах от площади Первой пятилетки. Считается, что она построена на деньги Уралмашевской группировки, а ее первого настоятеля называют их духовным наставником. Именно прихожане этой церкви активнее всего выступили против «Супрематического креста».

Такое православие консервативно только на первый и поверхностный взгляд. В действительности оно проникнуто все тем же порывом к переустройству действительности и к слому традиции, как стихия, олицетворяемая Малевичем и Уралмашем. Именно такая Россия Малевича во всей пронзительности представлена на карте Свердловска-Екатеринбурга. Храм на крови и сегодня стоит на месте пересечения улиц Карла Либкнехта, Клары Цеткин и улицы (Николая) Толмачева, одного из первых красных комиссаров. Улица Толмачева переходит в Царскую: в 2015 году ее хотели переименовать целиком, но местные жители не захотели – в результате часть улицы названа в честь большевика, а часть в память о царе.

Убийство царя и увековечение убийц в топонимике города, уничтожение памяти об убитых, затем торжественное их перезахоронение и прославление, разрушение храмов, затем их восстановление – причем часто руками одних и тех же людей, это не две традиции, а одна. На площади Первой пятилетки встречаются не две России, а два проявления одной – России постоянного слома традиции.

Если подумать, в этом нет никакой новости. Особое место в мировом контексте принадлежит России вовсе не как хранительнице «традиционных ценностей», а как колыбели революции – не только и не столько политической, сколько художественной и мировоззренческой. Русский авангард, искусство, которое широко известно в мире, – это искусство разрыва с традицией. Это касается вовсе не только живописи авангарда. Считающиеся сегодня визитной карточкой России в мире русский балет и драматургия Чехова покорили Запад именно как образцы искусства новаторского. «Русские сезоны» Дягилева порывали с классическим балетом, а чеховский театр – с традиционно понимаемым реализмом. СССР был родиной конструктивизма, стиля, решающим образом повлиявшего на архитектуру 20 века во всем мире (одним из разработчиков проекта Уралмаша был выпускник знаменитой школы Баухаус Бела Шефлер). Неслучайно, когда Россия сталкивается с необходимостью пойти навстречу миру, а не демонстрировать свою особость, увлечь, а не напугать, например, на церемонии открытия сочинской Олимпиады 2014 года, именно искусство авангарда оказывается универсальным и всем понятным языком, настоящей твердой валютой.

Быть может, наиболее болезненное последствие последнего десятилетия в России, когда содержание внутренней политики едва ли не исчерпывается непримиримым противостоянием искусственных конструктов, «либералов» и «консерваторов», «путинистов» и «антипутинистов», это атрофия навыков диалога, понимания друг друга, осмысления происходящего в целом, а не в партийных категориях. Россия Малевича и Россия Храма на крови реагируют друг на друга враждебно – на уровне инстинктов. А этим двум Россиям вполне есть о чем поговорить, они проникнуты единым духом, запертым и не осознающим самого себя. Духом, вполне отраженным в надписи, которую безуспешно пытаются закатать в асфальт:

Я говорю всем: бросьте любовь, бросьте эстетизм, бросьте чемоданы мудрости, ибо в новой культуре ваша мудрость смешна и ничтожна.
Я развязал узлы мудрости и освободил сознание краски.⠀
Снимайте же скорее с себя огрубевшую кожу столетий, чтобы вам легче было догнать нас.

Я преодолел невозможное и пропасти сделал своим дыханием.⠀
Вы в сетях горизонта, как рыбы!

Мы, супрематисты, — бросаем вам дорогу.

Спешите!

— Ибо завтра не узнаете нас.

России не мешало бы понять, что же на самом деле она собой представляет, к чему стремится и чего предпочитает избегать. Настойчивые попытки заинтересованных лиц объяснить ей это, представить ее «третьим Римом», «победительницей фашизма», «оплотом традиционных ценностей» и так далее довольно сильно мешают сосредоточиться и могут приводить к шизофрении и кризису идентичности. Но понять это все равно необходимо, и истории вроде екатеринбургской тут могут помочь.