Россия — страна, где прошлое важнее будущего. Страна исторических реконструкций, бесконечных самоповторов и переписанных учебников. С одержимостью геймера, который перед каждым раундом игры сохраняется, чтобы не начинать с самого начала, Россия раз за разом переигрывает события своего прошлого — в ущерб настоящему и будущему, но в слепой надежде, что на этот раз издержки будут минимизированы, в финале все уцелеют и нас ждет заслуженный триумф. Бесконечное воспроизведение одних и тех же паттернов создает иллюзию стабильности и как будто возвращает чувство контроля: если повторить знакомые действия бесчисленное множество раз, набить руку, можно избежать фатальных ошибок. 

В меняющемся мире, где будущее кажется таким неопределенным и пугающим, проще найти опору в прошлом и все текущие события осмыслять через прямые отсылки к нему. Будущее всегда страшит, потому что это неизвестность, риск и ответственность за выбор, который до тебя никто никогда не делал, тогда как прошлое уютно и предсказуемо. Всё, что могло случиться, уже случилось: победы одержаны, враги повержены, предатели наказаны, герои канонизированы. А спорные моменты, если таковые имеются, всегда можно вымарать и переписать набело в соответствии с обновленной концепцией. Поэтому отечественную историю вряд ли издадут в окончательной редакции, это всегда будет черновик — неряшливый, растрепанный, с вырванными страницами, весь в помарках и кляксах. 

Прошлое — идеальная жертва и заложник режима. Оно терпеливо, покорно, молчит, не спорит и готово безропотно сносить любые издевательства Мединского. 

Если в девяностых историческая реконструкция была нишевым увлечением немолодых, часто страдающих от невостребованности мужчин, что реализовывали себя через подражание и мимикрию, то в нулевых это превратилось чуть ли не в национальную идею и было подхвачено на самом высоком уровне. Трудно сказать, когда это произошло и с чьей подачи — не то Шевкунова, не то Мединского, а не то какого-нибудь Старикова, — но в какой-то момент, приблизительно в пандемийный период, оторванный от реальности Владимир Путин обнаружил в себе страстный интерес к истории. В тишине кремлевских залов внезапно ожили тени прошлого. История стала не просто отдушиной для скучающего автократа, потерявшего всякий интерес к повседневным государственным заботам, но и сценой, где он мог быть одновременно и зрителем, и участником. Его диалоги с призраками Ивана Грозного, Петра и Екатерины погрузили страну в один длинный нескончаемый февраль, и, кажется, не будь этого нездорового интереса к истории и попыток ее интерпретировать сообразно своим взглядам, вполне возможно, войны бы удалось избежать. 

Все началось даже не в пандемию, а десять лет назад, когда участник историко-реконструкторского движения Игорь Гиркин-Стрелков, по собственному признанию, «нажал спусковой крючок войны». До 2014 года монархист Стрелков сидел на тематических форумах и разыгрывал военные сцены, в которых принимал участие отряд под командованием генерала Белой армии Михаила Дроздовского. А уже в 2014-м весь этот иммерсивный театр сменил холостые патроны на боевые и захватил Славянск. Говорят, когда Стрелков вел свой отряд из Крыма, он вдохновлялся марш-броском своего кумира, генерала Дроздовского, который провел свой отряд из Румынии через пылающую Украину на Дон.  

На волне интереса к истории, причем в ее альтернативном изводе, кажется вполне логичным, что одним из самых популярных жанров последнего времени стала «попаданческая литература», в которой протагонист попадает в прошлое, чтобы исправить «кривизну русской истории» (выражение патриарха Кирилла). Засланец в прошлое спасает Россию от революции, предостерегает Сталина от ошибок первых дней войны и разбивает наголову войско Батыя. Главные темы попаданческой литературы — революция и Великая Отечественная война. На языке психологов — наши непроработанные детские травмы. В этом обращении к прошлому, в стремлении не просто оказаться в учебнике истории, но и иметь возможность его переписать есть и ресентимент, и почти детская вера в сказки. В 2022-м, в год начала войны, экономист Николай Кульбака проанализировал весь корпус «попаданческой литературы» на русском и перевел это в понятные графики — как по экспоненте росла популярность жанра. Первые книги «попаданцев» появились только в 2004 году, но уже к началу войны этот жанр стал одним из самых востребованных, что видно по полкам книжных магазинов. Интересно, что на западе этот жанр используется исключительно в развлекательных целях (впервые прием использовал Марк Твен, поиздевавшись над жанром средневекового рыцарского романа в «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура»). У нас же это не столько художественное высказывание, сколько историческая ревизия, попытка заново переписать отечественную историю и понять, что бы случилось с родиной и с нами, пойди мы другим путем.  

Психоаналитик, если бы разбирал эту зацикленность и фиксацию пациента на истории, назвал бы это компульсивным, то есть навязчивым повторением травмы. Пациент находится в плену у травматического опыта и, желая его переиграть заново, неосознанно повторяет, что всегда приводит к ретравматизации.  

В этой связи можно еще вспомнить феномен незавершенного действия, известный как эффект Зейгарник. Прерванные задачи и действия запоминаются лучше, чем завершенные. Возможно, это один из ответов на вопрос, почему Россия повернута лицом к своему прошлому и задом — к будущему. Вся наша история — одно незавершенное действие, открытый гештальт, который мы, сколько бы ни старались, никак не можем закрыть. Революции, войны, ошибки девяностых — все это отпечаталось в коллективной памяти и создало мотивационное напряжение, которое, как писала Зейгарник, требует разрядки, а если этого не происходит, событие застревает в памяти занозой и не дает двигаться вперед. Человеческая психика так устроена, что стремится завершить начатое, чтобы восстановить внутреннее равновесие. Отсюда попытки реконструировать прошлое и подновить прогнившие до основания здания. Это как затянувшаяся реновация музея, где уже не осталось ни одного оригинального экспоната — одни копии и эрзацы, да и те из гипсокартона. 

С недавних пор прошлое заполняет собою всю российскую реальность, оно разлито в настоящем, как токсичная ртуть в замкнутом помещении, что оказывает парализующее воздействие на человека. Все — от президента и до последнего мужика за гаражами, — как токсикоманы, дышат этими ядовитыми парами и отравляют ими следующие поколения. 

В области культуры — ничего живого и настоящего, только холодный свет софитов и Россия как огромный павильон Останкино, где снимают ремейки и записывают старые песни о главном. В этих декорациях прошлое становится не источником вдохновения или ностальгии, оно становится убежищем от настоящего. В прошлом году Министерство просвещения предложило Союзу кинематографистов подумать над созданием ремейков советской классики. В письме содержался длинный перечень фильмов, которые неплохо бы переснять с использованием современной техники, чтобы заинтересовать молодежь. В списке почти весь Эйзенштейн, «Летят журавли» Калатозова, «Завтра была война», «Как закалялась сталь» — в общей сложности 30 советских фильмов, и все о войне.

Выставки трофейной техники, юнармия, кадетские классы ФСБ и военно-полевые кухни с перловой кашей (видимо, чтобы, отведав ее, каждый школьник прочувствовал все тяготы и лишения военного времени) — все это стало узнаваемыми приметами времени. С подачи Минпросвещения история стала главным предметом в российских школах. С 1 сентября 2025 года, согласно приказу, общее количество часов, отведенных на изучение истории, увеличится с 340 до 476. Если еще прибавить «Разговоры о важном», то, получается, власть воспитывает поколение историков. А точнее — поколение охранников-чоповцев у дверей хранилища исторического величия, потому что история, как она преподается в российской школе, — это не пространство вопросов, сомнений и вольных интерпретаций, это символ веры, который заучивается наизусть. Российской власти не нужны те, кто будет задавать лишние вопросы и критически осмыслять прошлое, им нужны выдрессированные чоповцы, которые будут сторожить исторические мифы от посягательств врагов, внешних и внутренних, и ловить за руку фальсификаторов. 

Симптоматично, что у многих охранников, представителей самой массовой и востребованной в России профессии, интерес к истории возник так же внезапно, как у президента, и совпал с началом войны. Еще недавно они работали охранниками в супермаркетах и на парковках, а сейчас, сменив синюю форму на военный камуфляж, стоят на идеологическом посту и размышляют о подоплеке и неизбежности войны.

***

Великий русский писатель Владимир Шаров раскрывает странную, почти мистическую одержимость России бесконечным повторением. В его романе «Репетиции» вся русская история становится грандиозной сценой, где уже несколько веков подряд разыгрывают одну и ту же пьесу — ремейк библейских событий — в надежде, что повторения приблизят исполнение эсхатологических пророчеств. Таков каприз патриарха Никона: он хочет поставить спектакль, который бы полностью повторял земную жизнь Христа, но на русской земле и в русских декорациях, для чего приглашает из Франции актера Сертана. Тот набирает труппу из крестьян и начинает репетировать с ними библейские мистерии. Со временем актеры настолько вживаются в свои роли апостолов и римских солдат, что теряют грань между игрой и реальной жизнью. Из приглашенного режиссера Сертан невольно становится духовным отцом русской секты, в основе учения которой — приближение второго пришествия. Чем реалистичнее актеры разыграют библейские мистерии, тем быстрее сбудутся пророчества Иоанна и наступит тысячелетнее царство.

Этот образ — репетиции, где нет премьеры, — чрезвычайно точная метафора новейшей российской истории. В одном из интервью Шаров говорил, что, рассматривая 400-летнюю русскую историю через призму Евангелия, он пытался заглянуть в «бездну повторяемости русской истории». Именно бездну, а не круговорот, каким его представляли другие культуры. Там, где эллины видели «пульсирующий огонь», где Ницше искал вдохновение в «вечном возвращении», а Восток осмыслял закон Сансары, русская традиция находит зияющую пустоту, рухнувшую под тяжестью декораций сцену, куда мы с завидным постоянством проваливаемся. Россия вновь и вновь репетирует свое «светлое будущее», используя декорации прошлого, но премьера так и не наступает. И, может быть, никогда не наступит. 

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.