В эту минуту какой-то молодой человек на земле покончил с собой. И приятель моего старшего сына покончил с собой. И ближайшая подруга моей старшей дочери — тоже. Это было еще до мобилизации, до войны и даже до эпидемии ковида, когда мне лично мир еще казался вполне благополучным, а дети уже лезли в петлю и прыгали из окон. Я не социолог и не психолог, я просто многодетный родитель, который любит своих детей и которому кажется, что дети в ужасе от того мира, который мы им устроили. Были в ужасе даже еще до всякой войны.

Сведения о самоубийствах среди молодых людей противоречивы, но если не вдаваться в тонкости, то можно утверждать следующее: от самоубийств в мире погибает больше молодых людей, чем от всех войн и всех насильственных преступлений вместе взятых. Каждые сорок секунд какой-то молодой человек на нашей планете сводит счеты с жизнью.

Утешительные аргументы, к которым любит прибегать моя жена, что, дескать, молодые люди всегда баловались суицидальными мыслями, что, дескать, вспомни Вертера, Ромео с Джульеттой и Курта Кобейна, не выдерживают критики. По данным Всемирной организации здравоохранения, число самоубийств среди молодежи выросло за последние пятнадцать лет вдвое. Не живется детям. 

Как-то особенно перестало житься с тех пор, как человечество вошло в двадцать первый век.

Косвенным образом это мое утверждение подкрепляется и глобальной модой на татуировки. Я спрашивал старшую дочь, зачем она сделала татуировку — двух целующихся котиков. Дочь пожимала плечами: ну, просто для красоты, никаких рациональных объяснений. И жена моя говорит: просто для красоты, тебе-то что, папаша? Да я и не против, пусть набивают хоть котиков, хоть драконов, хоть рунические надписи. Я просто спрашиваю — зачем? Почему тридцать лет назад для красоты были платья и побрякушки, а теперь молодые люди к одежде практически равнодушны, довольствуются худи и рваными джинсами, зато набивают себе на кожу несмываемые картинки, даже и понимая (по крайней мере, моя дочь), что лет через двадцать тело перестанет быть таким тонким и картинки расползутся. Тонкая змейка на плече превратится в ящерицу-веретеницу — зачем? 

Меня не оставляет мысль, почерпнутая из тщательно проштудированной еще в университете этнографической литературы, что татуировка — это оберег, магический способ спастись от непреодолимой силы, которая враждебна и с которой нет никакого разумного способа справиться. Чего-то они боятся в мире, который мы создали. Что-то приводит их в ужас, от которого могут защитить только целующиеся котики на запястье. Хуже же всего то, что старшее поколение, которое теперь у власти и принимает решения о судьбах цивилизации, даже и ума приложить не может: в чем причины этого ужаса? Чего им не живется-то? Не иначе как в интернете насмотрелись каких-нибудь вредных роликов? 

Между прочим, пока вы читали эти пятьдесят строк, в мире покончили с собой еще двое молодых людей — юноша и девушка.

При всякой возможности я разговариваю с дочерью, сыном и их друзьями. Я обнаружил, что наши миры практически не пересекаются. Вещи, которые заботят их, кажутся мне малозначительными. И наоборот, вещи, которые заботят меня, они назвали бы старческим вздором, если бы не боялись быть эйджистами. Нет, они не эйджисты, они не думают, что пожилые люди глупее молодых, просто внимание «взрослых» занято тем, что имело значение пятьдесят лет назад, а теперь значения не имеет.

Вот, например, война. Мои дети против войны, разумеется, но если меня российское вторжение в Украину поражает вероломством, цинизмом, лживостью и жестокостью, то детей моих в первую очередь — бессмысленностью.

Зачем Путину территории? Территории требуют внимания и ухода. В России простирается мертвым грузом целая бесхозная Сибирь, так зачем же еще Донбасс? В отличие от меня, мои дети вообще не понимают, зачем нужна собственность. Они никогда не хотели купить квартиру или построить дом. Можно ведь снять дом, пожить, пока нравится, а потом собрать весь свой скарб в пару чемоданов и переехать в другое место. И машину они никогда не хотели купить. Зачем, если для перемещения по городу есть аренда велосипедов и самокатов, а для больших поездок давно придумали каршеринг? Действия старика, который кладет сотни тысяч человеческих жизней для того, чтобы приобрести обузу, представляются моим детям безумием. Каковым и является.

Про защиту языка и связанных с языком культурных ценностей мои дети тоже никак не могут понять. Я хоть и решительно не приемлю военной агрессии, риторику ее понимаю: язык — огромная ценность. А дети не понимают. Какая может быть ценность в языке с тех пор, как придумали гугл-переводчик? Почему, папа, эталонным русским ты считаешь язык Пушкина, а не язык Феофана Прокоповича? Почему надо писать так, как написана «Война и мир», а не так, как написана «Киевская Псалтирь»? Или почему не так, как написан фанфик про Гарри Поттера?

Для меня язык — незыблемая твердыня, накрепко привязанная к определенной земле. Для моих детей язык легкий, изменчивый и текучий, как ртуть. Сама идея государственных языков и государственных границ кажется моим детям таким же бредом, как если бы кто-то вознамерился построить на берегу моря стену, чтобы запах волн не смешивался с запахом сосен. Делить языки — такой же абсурд, как делить воздух.

А вот беречь воздух — это да. Если я, помимо человеческих жизней, главным ущербом для России в этой войне считаю репутационные, политические и экономические потери, то дети мои обращают внимание прежде всего на потери экологические и всемирные. Это ж сколько земли искорежено снарядами и танками! Это ж сколько воды и воздуха отравлено всякой военной дрянью! Это ж сколько погибло не только людей, но и животных! Вы видели когда-нибудь стаю контуженных взрывом птиц? Вы представляете, сколько лет будут непроходимы для животных заминированные леса и луга?

Пока вы читали это, еще двое молодых людей на земле покончили с собой — девушка и юноша.

Когда я разговариваю с ровесниками моей дочери о том, какие проблемы они считают действительно важными и решением каких задач занялись бы, имей они власть, молодые люди говорят странное. Главной опасностью они считают то, что искусственный интеллект вот-вот выйдет из-под контроля. Бьюсь об заклад, что ни один действующий правитель сегодняшнего мира не умеет про это даже думать. Проблемой номер два молодые люди называют изменения климата. Тут дела обстоят получше. Зеленые представлены в некоторых европейских парламентах, и Организация Объединенных Наций однажды даже выслушала Грету Тунберг, чтобы посмеяться над ней, — уже прогресс. Третьей по важности проблемой молодежь называет объективацию людей. Несколько юношей и девушек, не сговариваясь, в разных обстоятельствах объясняли мне, что мобилизация — это объективация. Они бегут от мобилизации и прячут от нее своих близких не столько потому, что боятся смерти, сколько потому, что боятся стать вещью в чужих руках.

Смерти, к сожалению, они боятся не очень; пока вы добрались сюда от начала главки, в мире покончил с собой еще один молодой человек.

Проблемы, которые молодые люди считают главными, не обсуждаются в телевизионных ток-шоу и не стоят в повестке ни одного правительства мира: еще бы не прийти в ужас, еще бы не задуматься о самоубийстве.

Вы скажете, что, заботясь о контроле над искусственным интеллектом, изменениями климата и объективацией людей, нельзя соответствовать современным политическим вызовам, но посмотрите на это по-другому: если бы молодые люди были у власти, война бы даже и не началась.

Они не стали бы воевать за территории, потому что не ценят территорий. Они «пошерили» бы все спорные земли, как шерят квартиры, автомобили и велосипеды. Они бы понятия не имели, на каком языке ведется на той или иной земле делопроизводство, потому что каждый человек читал бы каждый документ на том языке, на котором ему удобно, и всякая справка существовала бы на всех языках автоматически. Если бы война все же началась, молодые люди ничтоже сумняшеся ввели бы против агрессора сразу все пакеты санкций, потому что не боятся замедления экономического роста, довольствуются малым и не держатся за богатства. Они бы не проводили мобилизаций, не проверяли бы документов на границе. Вообще — не имели бы границ.

Вы можете представить себе такой мир? Я не могу. И, пока я тщился включить фантазию, еще один молодой человек в мире покончил с собой. 

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.