Нормгород

I

Весь Белгород и округу наводнили вооруженные люди. Выходить на улицу опасно для жизни, людей просят скрыться и сохранять спокойствие. Первые выстрелы вроде бы прозвучали в магазине и унесли сразу три жизни. Потом стрельба на улице, замертво падают мужчина и две школьницы, четырнадцати и шестнадцати лет. Страшно со всех сторон: убить могут в городе, убить могут в окрестных лесах, убить могут по ту сторону от границы с Украиной, которая совсем близко. Поэтому белгородские полицейские звонят в Харьков и предупреждают коллег там.

Это было ровно десять лет назад. Весной 2013 года житель Белгорода Сергей Помазун устроил шутинг в центре города. На месте гибели людей появились цветы, а вечером свечи: к стихийному мемориалу пришел, кажется, весь город — никто не ожидал, что теплый весенний день кончится такой жуткой трагедией. Смерти, стрельба, срочные выпуски новостей, блокпосты, вооруженные люди, прочесывающие леса, — ничего из этого не было похоже на нормальную жизнь. Но как минимум для двух людей в Белгороде — было.

II

Два человека в Белгороде уже несколько месяцев вели жизнь, которую не мог понять никто со стороны — ни друзья, ни соседи, ни коллеги. Это были родители Сергея Помазуна, обычные городские предпенсионеры, благополучный средний класс России нулевых-десятых. Не богатые, но и совсем не бедные. Машина, гараж, квартира, в квартире сейф с оружием (отец с юности ходил на охоту, кто же знал, как все повернется).

А повернулось вот как. Их сыну Сергею ужасно нравились машины, нравилось копаться в их красивых блестящих внутренностях, нравилось втопить по шоссе так, чтобы ветер бил в лицо через открытые окна. А потом он попал в компанию, которой тоже нравились машины, — только там было принято их угонять. И оказался в тюрьме. А вышел из нее другим человеком.

31-летний Сергей поселился у родителей, и быстро стало ясно, что с его ментальным здоровьем что-то не то. Днем он чаще спал, ночью бодрствовал. По нескольку десятков раз включал и гасил свет. На большинство вопросов то угрожал, то ревел одну и ту же фразу: «ГРУ, Чечня и горе», — что это значило, понять было невозможно. Иногда успокаивался и, казалось, приходил в себя. Решал сдать на права и устроиться на работу водителем маршрутки, сидел и зубрил ночами билеты, запивая своим любимым напитком — колой пополам с фантой. Но раз за разом проваливал экзамен — и снова срывался.

После нескольких недель домашнего террора родители обратились к врачам, но получили ответ: пусть ваш сын сам приходит. Потом в полицию — один раз, другой, но полиция тоже ничего делать не стала. Безумие и опасность стали для Помазунов рутиной.

III

Полиция приехала на третий раз — после того, как в центре города прозвучали выстрелы. На одежде отца заплясали красные точки лазерных прицелов — но после того, что творилось дома, его уже трудно было удивить.

Не удивила его и молодая перспективная телерепортерка Ольга Скабеева, примчавшаяся из Москвы. С микрофоном наперевес она бежала за Помазуном-старшим по лестнице и с возмущением кричала: «Прокомментируйте, пожалуйста». Помазун закрыл дверь у нее перед носом, а вечером, когда сюжет вышел в эфир, стало ясно, что комментировать что-то было не обязательно: свой приговор чеканным закадровым голосом Скабеева уже вынесла раньше суда.

В суде удивляться тоже было нечего: от ареста до приговора судья, как принято в России, будет принимать только сторону следствия и обвинения. С первой до последней минуты судья считал Помазуна совершенно адекватным и отдававшим себе отчет в своих действиях — пока сам обвиняемый то хрюкал, то кричал, то бросался на прутья решетки. Основание для этого звучало так: он же недавно сидел в тюрьме и оттуда нет никаких документов, что он невменяем. Значит, он вменяем. 

Если признать Помазуна невменяемым, цепочка ответственных потянется к полиции, не реагировавшей на родителей, и дальше по списку. А так надо избавиться всего от одного. Человека, безумный взгляд которого видела вся страна, не будут лечить ни дня в его жизни. И отправят на пожизненное заключение.

Тюрьма, ПТСР, полиция, телевидение, суд вызывали вопросы — но не у Помазунов, которые много месяцев подряд жили в рутине ненормального. И привыкли.

Прошло ровно десять лет.

IV

Пока в Москве война выглядит как буквы Z на фасадах и машинах, над Белгородом каждый день и каждую ночь летают ракеты и дроны. Что-то сбивает ПВО, что-то долетает до цели. Оранжевый огонь, красный огонь, белый дым, черный дым, дрожащие видео, снятые на телефоны. В городе есть места, откуда обстрелы выглядят особенно живописно — можно выпить кофе и подождать ракету. Вместо падающей звезды в летнюю ночь.

По границе протянута полоса оборонительных сооружений. Несмотря на это, через границу переходят украинские диверсанты, а в области, чтобы отбить атаку, вводят контртеррористический режим, как на Северном Кавказе.

Почти две тысячи семей пришлось выселить и найти им новое жилище, потому что их дома или разрушены из-за обстрелов, или опасно близко к границе. Как всегда бывает, до кого-то эта помощь дошла, до кого-то нет, а кто-то пытается обмануть систему и на халяву получить пластиковые окна: тема активно обсуждается в городских чатах.

Все, что было ненормально, через десять лет стало нормально.

Тюрьма теперь — место, из которого можно запросто выйти на свободу, если готов воевать.

У Ольги Скабеевой свое вечернее шоу, где она выносит приговоры каждый день. Да и все телевидение — вместе с ней.

Суды с той же бубнящей интонацией штампуют сталинские сроки. Объявляют случайных людей шпионами. Разлучают родителей с детьми. 

В состоянии, где ты загнан в угол, ни жив ни мертв и ничему не удивляешься, вслед за родителями Сергея Помазуна обнаружил себя весь город. Вся страна. И не одна.

V

О чем кричал Сергей Помазун, когда кричал «ГРУ, Чечня и горе»? Мы не знаем. Но знаем, что он никогда и нигде не воевал. Свои убийства он совершил в 31 год и Чеченские войны видел только по телевизору.

Все, что мы знаем, — что в его мозгу бродили образы насилия. Образы бессмысленной и кровавой войны, где то и дело гибнут невиновные, а виноватые никогда и ни за что не отвечают. Образы, которые с тринадцати лет отпечатались в его памяти и всплывали, когда ненормальное вокруг становилось нормальным.

Как сейчас у сотен тысяч людей отпечатываются в памяти ракеты, дроны и ночные перестрелки в лесах. Вместо падающих звезд в летнюю ночь.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.