Я всегда считал гражданство некой данностью, как цвет кожи, волос или глаз. В гражданстве нет ни нашей заслуги, ни нашей вины, коль скоро мы в нем родились. Положим, один шатен окажется очень плохим человеком. И некоторые сочтут, что плох он не сам по себе, а именно потому, что шатен. Ведь все шатены одинаковые примерно с конца XV века. Их следует окружить презрением, лишить права на въезд в Эстонию, а шенгенскую визу аннулировать (из соображений безопасности). Но и этого, разумеется, недостаточно. Если какой-то шатен захочет сделать мелирование, то прямо в парикмахерской должен горячо и искренне покаяться за то, что был шатеном, и собственной кровью скрепить соответствующий документ. А потом всякий раз, когда речь зайдет о шатенах, долго и с энтузиазмом извиняться, что и сам когда-то им был, но решительно порвал с проклятым прошлым. Впрочем, даже при новом окрасе шатену следует постоянно напоминать о его родовом проклятии, а банковские счета не размораживать (на всякий случай). Вдруг он «кошелек» того самого плохого шатена или ничего не сделал, чтобы его остановить. Вот блондины точно бы остановили, брюнеты тоже, а шатены — нет. Они рабы от природы, с того же конца XV века. Разумеется, среди массы шатенов найдутся «хорошие шатены», которые будут объяснять «плохим», как именно им следует каяться, если денег на мелирование нет. Они же будут составлять списки «самых плохих» шатенов, а «хорошим», то есть друг другу, раздавать сертификаты. Впрочем, это не поможет, потому что «хороших» шатенов не бывает.

Судя по идиоме «Я что, рыжий?!», нечто похожее уже случалось во времена оны с рыжими. Еще с евреями, индейцами, афроамериканцами, армянами, немцами, тутси, мусульманами и бесчисленными «другими», о которых мы, увы, помним хуже. Так что на месте шатенов я бы не расслаблялся. Механизмы племенной, расовой, религиозной сегрегации много древнее евангельского Послания апостола Павла к колоссянам: «Нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос». Удивительно, что мысль апостола, будучи на протяжении последних двух тысячелетий многократно повторена и осмыслена в разных выразительных формах и интеллектуальных контекстах, мало что изменила в природе человечества. Пышно украшенная виньетками обязательного гуманизма, эта природа, в сущности, осталась прежней: «Вам здесь не рады»; «Посещение Европы — это не право человека, а привилегия». Иными словами, ваше рождение — приговор, он вынесен уже при вашем появлении на свет и обжалованию не подлежит.   

Впрочем, патриоты следуют той же логике. Рождение — это призвание. После того как вы увидели этот мир не где-нибудь на Манхэттене, а в роддоме имени Клары Цеткин, что в Шелапутинском переулке города Москвы, вам надлежит испытывать невиданный энтузиазм и ликование по поводу любой глупости, которую учинит человек, называющий себя главой вашей страны. «Он русский, и это многое объясняет». «Русские своих не бросают». «Гойда, братья и сестры!» 

На самом деле Родина не мать, а всего лишь роддом. Никому же не приходит в голову кричать «гойда» из-за роддома имени Клары Цеткин, хотя, признаться, это было бы логичнее. По крайней мере тамошние врачи и нянечки сделали для меня больше, чем Леонид Ильич Брежнев, при котором мне довелось появиться на свет. Те, кто призывает подвергнуть карам египетским всех русских, и те, кто требует от нас «еще теснее сплотить ряды», удивительно похожи. Они отказывают человеку в свободе воли — праве, которое с древнейших времен признавали за ним и христианство, и другие этические системы.   

Для меня куда важнее гражданства моя идентичность. Это нечто, что мы формируем всю жизнь через добровольное приятие или неприятие тех или иных идей, понятий, этосов. Так, частью той самой идентичности, которую я строил всю жизнь, были мои еврейские корни. Моя бабушка, как и полагается еврейской бабушке, безбожно меня баловала. Затем были смешные анекдоты, национальная убежденность в том, что у каждого человека есть великая миссия, еще была музыка, веселая и грустная одновременно, был важный для меня как медиевиста иврит, были замечательные друзья: богословы, моралисты, остряки и вольнодумцы. Оказывается, все это дает мне право на израильское гражданство. Этим правом я воспользовался. И вот интересно, если я, например, приобретаю новое гражданство, я больше не должен испытывать стыд и каяться? Я очистился, как тот шатен после мелирования? Или я проклят навсегда, коль скоро мама родила меня в том самом роддоме имени Клары Цеткин, а не в другом, морально более возвышенном, месте планеты? 

Уверен, боль и сочувствие не имеют отношения к гражданству: кто-то способен их чувствовать, кто-то — нет. Это всегда результат внутренних усилий человека — отвращение к зверству и эмпатия к жертвам, нравственный императив внутри нас и звездное небо над головой. Знавал я одного старика из Вюрцбурга, его звали Зеппль. Нас познакомил друг моих родителей, писатель Лев Копелев. В прошлом Зеппль был известным спортсменом и участвовал в гитлеровской Олимпиаде 1936 года. Во времена нацистов у него в доме висела фотография (я ее видел): Зеппль, образцовый ариец-атлет, только что завоевавший олимпийскую медаль, Гитлер, еще какая-то нечисть в фуражках с костями на околышах и флаги со свастиками на фоне. Ну а в подвале дома у подножия Мариенберга образцовый ариец Зеппль прятал еврейские семьи, много семей. Все эти годы. Там было темно и тесно, но они выжили. Предал ли Зеппль Германию? Или он, как и все немцы, несет коллективную ответственность, потому что соучаствовал в олимпийском триумфе Гитлера и даже не попытался остановить его? Например, не убил гантелей.  

Другой пример — известный немецкий философ Вальтер Беньямин, еврей, которого тем не менее считали прежде всего гражданином Германии. Франция и Испания оставили ему только один выбор — покончить с собой или сгореть в печи концлагеря. Он выбрал первый вариант. Ответственен ли Беньямин за Гитлера, раз он гражданин Германии? Может, ему не следовало бежать во Францию, а надо было выходить на демонстрации, чтобы свергнуть «кровавый режим»? Может, пребывание Беньямина во Франции или Испании — действительно, не право человека, а привилегия? А право граждан Германии, пусть и евреев, — выбирать между смертельной дозой наркотика и концлагерной печью? Очень хочу задать эти вопросы премьеру Эстонии Кае Каллас, которой принадлежит бессмертная фраза про Европу как привилегию.

Россия, к счастью, не возражает против второго гражданства, поскольку в отличие от первого, обретенного автоматически в роддоме имени Клары Цеткин, второе я выбрал сам, совершенно сознательно. «Добро пожаловать, домой!» — сказала мне немолодая дама в «Нативе», агентстве по репатриации евреев (если у вас была еврейская бабушка, вы знаете этот взгляд добрых и печальных глаз). Потом я много раз слышал эту фразу в Тель-Авиве от совершенно незнакомых людей: чиновника в аэропорту, кстати, выходца из Украины, лендлорда, таксистов, барменов. Здорово услышать такие слова в своем уже тоже немолодом возрасте. От этих слов веяло родительским теплом, когда ты еще не начал ему сопротивляться и ерепениться, отстаивая свою автономию. Ты прижимаешься к маме, она гладит тебя по волосам, говорит что-то ласковое, и все страхи отступают. «Дом» — это хорошо, особенно сейчас, когда многие из нас больше не чувствуют почвы под ногами. А нам эта почва нужна, иначе начинает мутить, как в самолете во время турбулентности. 

Правда, «домов» в моей идентичности несколько. Ни Пушкин, ни Толстой, ни Достоевский, ни Чайковский, ни вся эта прекрасная и страшная история никуда от меня не денутся, ни язык, ни смыслы, ни победы, ни поражения, ни яркость, ни дурость, ни святость, ни хамство. И тем не менее я привык жить в открытом мире, говорить, читать, смотреть и слушать на разных языках. Гражданство не должно быть клеткой, к которой мы прикованы осуждением и стыдом или рабством и трусостью. Только свободным выбором можно определять свои отношения с государствами. 

У героев Ремарка было самое чудовищное гражданство, «гражданство ада», но они не были его демонами, они были просто людьми и хотели ими оставаться, прожить свою жизнь. Я не раз слышал, что именно женщины виноваты в том, что их изнасиловали. Они, дескать, как-то себя не так вели. Вот и русские тоже не так себя вели. Не хочу говорить от имени народа — это привилегия демагогов-политиков. Скажу о себе и тех, с кем общался все эти годы: людях культуры, медиа и бизнеса. Мы все просто жили: работали, любили, воспитывали детей, смотрели фильмы, ходили в театры и на выставки, путешествовали и мечтали. Наша жизнь мало чем отличалась от жизни в других странах. Все были недовольны своим правительством, некоторые выходили периодически на митинги и демонстрации, кто-то писал острые посты, кто-то просто брюзжал на кухнях. И в других странах, по крайней мере среди думающих людей и таксистов, я никогда не встречал тех, кто был бы доволен своим правительством. Они тоже просто жили, иногда выходя на митинги и демонстрации, писали и брюзжали. Но почему-то никто от них не требует каяться, бросать «коктейли Молотова» в полицейских или сесть в тюрьму за пост в фейсбуке лет эдак на 15. Вы скажете: ничего такого ужасного те, другие, страны не начинали. Может быть, но я бы проконсультировался с иракцами. Для начала.  

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.