В шестидесятых годах, когда человек покорял космос, а физики-шестидесятники открывали для себя прелести походных костров, на советские киноэкраны вышел фильм «Сказка о потерянном времени» — экранизация прекрасной детской пьесы Евгения Шварца. Поколение моих родителей — ровесники этого фильма, и, казалось бы, они должны были навсегда запомнить главный урок сказки: человек, который понапрасну теряет время, сам не замечает, как стареет. Однако пройдут годы, и ничего не изменится: любимым тропом российской жизни по-прежнему останется обнуление, а любимым занятием старцев во власти — похищение чужого времени, чтобы впустую потратить его.

Великое обнуление

«Каждое поколение россиян теряет свои активы, а новое начинает жить с нуля. Приблизительно раз в 20—25 лет», — так сформулирует проблему обнуления российский экономист Яков Миркин. Звучит страшно, а чувствуется еще страшнее: это у нас на смену гражданской войне приходила война мировая, а на смену Афганистану — Чечня. Только привыкли к застою — распалась страна. Не успели новые поколения молодой России отойти от балабановских ужасов 90-х, как по стране ударили войной с Украиной. На фоне навязчивого сравнения высокодуховных «нас» и осатаневших «их» видно, насколько жизнь последних не то чтобы сытнее, но без всяких условностей — прочнее, фундаментальнее, традиционнее даже. Какая может быть традиция, когда раз в поколение ваш провал окончательно проваливается, а граждане начинают с завидным упорством бежать из страны? Какая может быть традиция, когда наряду с экономическими неурядицами вы предпочитаете не пестовать культуру, а «отменять» собственную интеллигенцию? Каким таким «наследием» могут поделиться «дети выживших» с теми, кому они в очередной раз готовы отказать в праве на нормальную жизнь?

Современное студенчество и даже их родители — прекрасная иллюстрация российской катастрофы. Молодые ребята, только начинающие свой самостоятельный жизненный путь и вроде бы знающие, как в свое время этот путь начинали их родители, видят, что их усилия с самого начала обречены на неудачу. Что уехать в зарубежную магистратуру у них не получится, потому что пенсионеры наконец-таки отменили Болонскую систему, а для надежности — прикрыли границы. Что устроиться по специальности не выйдет, потому что рыночную экономику старательно приводят к государственному ногтю, а ногтю этому не интересно ничего, кроме пушек и сырья. Что создать многодетную семью можно, лишь следуя по пути исключительного самоотречения, потому что и с ценами происходит непонятно что, и твоих детей могут через 20—25 лет забрать на очередную «историческую кампанию по борьбе за мир». Нет, эти молодые ребята — оптимисты, они верят и надеются, сохраняя даже большую внутреннюю твердость, чем их учителя. Но и карнавал безумия вокруг них создается, очевидно, достаточно оптимистичными руками: будто издеваясь над здравым смыслом и логикой, через два месяца после начала войны с Украиной Путин объявит 2022—2031 годы «Десятилетием науки и технологий». 

Портрет поколения

Вместе с тем на крахе жизненных ожиданий особенности современного поколения и его отношения к происходящему не заканчиваются. Ожидания ожиданиями, но учиться-то надо и находить себе место под солнцем — тоже. Оттого молодые люди в нынешней России сталкиваются с двумя типовыми сценариями: в каждом из них есть и плохое, и хорошее, пусть даже их общее соседство в целом достаточно печально.

Первый сценарий — продолжение родительского индивидуализма. Я сам по себе, я могу спрятаться от угроз, сбежать от опасностей, сражаться с вызовами. Моя жизнь зависит от меня, и я буду заниматься тем, что могу изменить, буду совершенствоваться, буду расти над собой. Если надо будет — уеду, правдой или неправдой. Что же в этом плохого? Плохое — в намеренно упущенной детали: практически всегда такой индивидуализм подразумевает деполитизацию. «Я вне политики», «не хочу портить себе настроение новостями», «что я могу сделать» и прочее. И издержки такой деполитизированной «вненаходимости» человечество видело многократно, взять хотя бы случаи, когда тоталитарные государства после зачистки партийной или классовой сцены немедленно углублялись в толщу самой что ни на есть частной жизни. Политическое бездействие одних людей рано или поздно непременно приводит к агрессивному произволу других — что называется, Мартин Нимёллер не даст соврать.

Второй сценарий — старательный конформизм. Как у того же Шварца, но в «Драконе»: «Меня так учили… всех учили». Пока, к счастью, речь не о том, что каждый молодой человек, принимающий предлагаемые ему правила, стремится стать тем самым «первым учеником», — а кроме того, мы прекрасно помним, что всеобщий охват советскими идеологемами нисколько не помог самому Советскому Союзу. Но конформизм не начинается с идеологических заклинаний и не ограничивается ими. Конформизм — это надежный инструмент карьериста, а такой типаж студента за последнее десятилетие стал куда более распространенным, чем когда-либо. Война — это СВО, свобода — это рабство, незнание — сила… а оборотная сторона медали — различные привилегии. Теплые рабочие места в уютных кабинетах. Зарплата в ослепительно белых конвертах, набитых хрустящими банкнотами из только что распакованной «котлеты». Бесчисленные форумы, по которым студенты ездят с тем упорством, с которым раньше бюджетники ездили по своим «каруселям». Конкурсы, на которых при полном отсутствии какого-либо профессионализма можно получить звание «лучшего».

При всех своих отличиях от ценящего частную жизнь индивидуализма, конформизм столь же аполитичен. Повторять знакомое, не спорить, не рефлексировать, а распространять — простые и удобные правила, полностью снимающие с тебя ответственность за происходящее вокруг. «Это все они», «я просто выполнял приказ», «а что мне было делать», — увы, самые бойкие поколения россиян с младых ногтей сталкиваются с самыми популярными оправданиями всех злодеяний, которые когда-либо совершало человечество.

Потерянные, но не потерявшиеся

По неизвестной причине российское руководство регулярно пеняет на то, что поколения 80-х, 90-х и нулевых годов оказались какими-то «не такими»: то ли «забытыми», то ли «испорченными», то ли оторванными от заботливой лапы и материнских грудей казенного Левиафана. «Тревожное время размытости и уязвимости устоев», — говорят они, продолжая этот пафос обязательным упоминанием то «атомизации», то «идеологического вакуума», то «дефицита идейного воспитания». Традиция, мол, ушла, — ведь не было многомиллиардной государственной программы по сохранению и укреплению какой-нибудь пафосной абстракции, врученной очередному сынку какого-нибудь уважаемого человека. Ценности, мол, исчезли, — ведь не было учреждено десятка официальных учреждений, которые бы обеспечивали гонорарами полубезумных фанатов Гипербореи, альтернативной истории и российской цивилизации, идущей с Голгофы. Да еще и Джордж Сорос лично совратил миллионы россиян лукавой сказкой о том, что можно жить по-человечески.

Секрет Полишинеля здесь в том, что единственное, для чего упомянутые поколения, как и современные подростки, оказались потерянными, а значит и почти неуязвимыми, — это для традиционного российского вбивания казенного шомпола в голову (и другие места, предназначенные совсем для другого). Да, эти же самые поколения не знали того уровня социальной поддержки, который действительно можно было обнаружить в Союзе, но они никогда не терялись; наоборот, именно они находили себя в новой жизни, именно они строили новую Россию, именно они создавали вокруг себя то, чего геронтократы любой волны по-прежнему не могут вообразить. Нижегородские геофизики и казахские математики открывали для России программирование, московский радиотехник становился пионером сотовой связи, петербургский филолог создавал русский Facebook, — и никакого министра, никакого депутата, никакой, понимаете ли, государственной власти рядом. Непорядок! Совсем распустились! Власти предержащие с ужасом обнаружили, что социальная база их языка и привычной им пропаганды сузилась буквально до горизонта ядерного электората КПРФ, то есть уже очень немолодых граждан, которым напоследок хочется то ли устроить потоп, то ли вернуться во времена бурной, но изрядно забытой молодости, когда трава была зеленее, эскимо было безальтернативно прекрасным, а кое-что и вовсе доставало до земли.

Ответом на это осознание и стала настоящая интервенция в молодую жизнь: внедрение целой плеяды школьных и университетских предметов от «военной подготовки» до «основ государственности», ежепятничное публичное оглашение иностранных агентов, всенепременное поднятие флага (даром что под американскую копирку), очередное придумывание «общих стандартов» (работающих до того момента, пока на них внимательно не посмотрят в Чечне). И это — тот самый бой за время, которого Россию и ее детей уже практически лишили. Бой, где юность пока выглядит андердогом, потому что на другой стороне — мириады серых и безликих физиономий, большие, но бессмысленные деньги, тяжеловесный пафос, от которого страна больше устает, нежели взбадривается. Давид, если подумать, тоже был андердогом — Голиафу это не слишком помогло. 

Помнится, в 1996 году Джон Барлоу писал в великой Декларации независимости Киберпространства: «От имени будущего я прошу прошлое оставить нас в покое. Вы лишние среди нас. У вас нет власти там, где мы собрались». Пришло время и нам повторить его слова. Тем россиянам, у которых все еще впереди, уж точно.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона