Стрелки на карте

Война — это мир.

Не в оруэлловском прочтении, нет, к черту лозунги ангсоца и тому подобное двоемыслие. Мир — не как отсутствие войны, а как наш шар земной. Проще говоря, территория, с антропоцентрической точки зрения, конечно. (Все же у дореформенной орфографии были и свои плюсы: написал мiръ — и сэкономил абзац на объяснениях.)

Война — это мiр. 

Именно так я раньше ее и представлял: картой с красными и синими стрелочками, обозначающими передвижения армий противников, с толсто нарисованной линией фронта, разделяющей контролируемые ими территории, красные и синие, и с точками в местах сражений: чем больше точка, тем крупнее битва. Потому что так изображается война в учебниках. Смотришь на карту и читаешь подпись: «Франко-прусская война 1870–1871 гг.». И все понятно: пройдя через Мец, Туль, Верден, Реймс и Суассон (идем по стрелкам), германские войска подошли к Парижу и взяли его в осаду. Где-то на полпути немцы приняли капитуляцию Наполеона III, а потом вернулись домой, прихватив с собой Эльзас и Восточную Лотарингию (местность эта преимущественно гористая, до ближайшего моря километров четыреста по прямой, поэтому образ возвращения в родную гавань тут не очень подходит). Все просто.

Глядя на портреты Наполеона III и Вильгельма I, нелегко отделаться от мысли, что это какие-то смешные дядьки с нелепыми усами: один в красных штанах с лампасами, а другой и вовсе лысый дед со свисающими до плеч бакенбардами. Они вообще не выглядят опасными. Как, впрочем, и канцлер Бисмарк в каске с шампуром на макушке. Смотришь на всех этих персонажей, и франко-прусская война начинает казаться анекдотом каким-то.

Анекдот длился чуть меньше года.

Став концом Французской империи и началом Германской, та война сильно изменила вектор течения европейской истории: теперь, в самом центре континента было большое, накачанное контрибуционными деньгами милитаристское государство. С другой стороны, французы стали наряжать рождественскую елку — традицию принесли с собой беженцы из Эльзаса, — так что не все так плохо.

Ради пущего унижения противника Вильгельм I провозгласил себя немецким кайзером в Версале. А чтобы мы полтора века спустя могли увидеть, как проходило это торжественное мероприятие, туда специально привезли художника Антона фон Вернера, он и создал соответствующее моменту помпезное полотно: дед с бакенбардами стоит на трех ступеньках, а перед ним толпа в мундирах вздымает сабли (военные сгрудились очень плотно, настолько, что поневоле думаешь: эй, там, поаккуратней, не оцарапайте соседа). Представить, как проходило пленение Наполеона III, тоже можно: вот низложенный монарх Франции беседует с Бисмарком, и выглядят они — ну словно бабки у подъезда, что обсуждают акции в универсаме «Верный» и проститутку из 17-й квартиры. Эту картину написал другой живописец, Вильгельм Кампхаузен, он вряд ли видел битву при Седане и последовавшую за ней капитуляцию, но почему-то кажется, что не соврал, все было ровно так.

Есть у Кампхаузена еще одна картина, посвященная тому, что в современной историографии именуется «Седанской катастрофой». На ней Наполеон и Бисмарк покидают город — монарх в ландо, а канцлер на коне, — и на обочине дороги лежат тела солдат французской армии. Художник ведь был немцем.

В учебнике 1987 года, том самом, с картой и стрелочками, не написано, что всего за десять месяцев войны и два года оккупации погибли примерно 900 тысяч человек. Не только французов и не столько солдат, большинство — мирные жители. И я могу понять почему: во-первых, учебники не для того нужны, чтобы пугать детей. А во-вторых, все равно ведь ни один девятиклассник не в состоянии по-настоящему представить масштаба той войны, масштаба бессмысленной трагедии, учиненной несколькими пенсами с их несуразными усами. Просто потому, что девятиклассник не способен представить 900 тысяч трупов. Я, например, вот тоже не могу.

Поэтому, да, — карты и стрелки.

Наверное, это одно из свойств нашей оптической системы: чем с большего удаления смотришь — не важно, речь о времени ли, о расстоянии, — тем тяжелее в наблюдаемом объекте увидеть человека. Отсутствие деталей, точнее, невозможность разглядеть их обезличивает, поэтому влюбленные так пристально разглядывают лица друг друга, запоминают родинки, оставшиеся от ветрянки оспинки, морщинки и цвет глаз. В третьем сезоне анимационного сериала «Любовь, смерть и роботы» есть эпизод, где зомби-апокалипсис и последовавшая за ним гибель человечества показаны с высоты птичьего полета (или — летящего дрона): крошечные фигурки бегают, суетятся, падают, настигнутые другими фигурками, снова встают, вроде такие же, отсюда не различить, но изменившиеся навсегда. (Ироничная история, сплошь состоящая из штампов жанра, она мне показалась, если честно, грустной.) И, если поднять БПЛА чуть выше, они, эти фигурки, сливаются в полосы, которые так просто — проще простого — переделать в стрелки.

А если сделать наоборот, приблизиться?

Вот — темная стрелка на монохромной карте. Нет, карта не черно-белая, просто конец осени, уже выпал снег. Стрелка превращается в колонну идущих солдат. Еще ближе — вот, вот этот. Он так же одет, как остальные, так же идет по дороге, он один из них, что про него я знаю? Не так уж много: родился в Башкирии, четыре класса образования, колхозник, зовут Сергеем Ивановичем. Хотя какой он Иваныч — Сережа: ему восемнадцать. Это мой дед. Осенью 1942-го он принял присягу, а в декабре оказался в составе полка, участвовавшего в Сталинградской битве. Мой дед был рядовым стрелком. Ему повезло: контузия и два ранения (я помню светлый полумесяц на его лопатке), но он остался частью красной стрелки, прочерченной размашистой рукой на запад. 

А вот другая стрелка, с другим вектором, который, впрочем, ведет в ту же точку (очень большую). Повторим фокус с приближением и бухнемся вниз любопытным ястребом: это уже другой солдат, зовут его Георг, и он на два года старше моего Сережи, родился в Левертсвайлере, небольшом городе на юге Германии, ефрейтор ПВО, попал здесь, в Сталинграде, в плен, где вскоре и погиб. Вот, собственно, и вся история Георга Рау: он, как десятки тысяч пленных в 43-м, превратился в крестик.

Это случилось в Бекетовке, которая не город даже, а отдаленный район Сталинграда, но она точно была на картах генерал-фельдмаршала Паулюса. Он очутился там той же зимой, что и Рау, но умирать не стал. Помотавшись по спецлагерям и санаториям НКВД, Паулюс поселился на персональной даче в Подмосковье, где у него были повар, адъютант и депрессия. Считается, что Паулюса не судили как военного преступника потому, что этого не захотел Иосиф Сталин. А еще потому, что обладатель Рыцарского креста с дубовыми листьями, человек, участвовавший во вторжении в Польшу, Бельгию и Францию и лично рисовавший стрелочки для плана «Барбаросса», выступил на Нюрнбергском процессе свидетелем со стороны обвинения. В американских сериалах это, кажется, называют сделкой со следствием. Позже он даже вернулся в Германию — правда, не сразу, а лишь когда сдох Сталин, — и газета «Правда» опубликовала на четвертой полосе его прощальное письмо. Заканчивалось оно так: «Прежде чем я покину Советский Союз, я хотел бы сказать советским людям, что некогда я пришел в их страну в слепом послушании как враг, теперь же я покидаю эту страну как ее друг». (Уверен, что, сев в поезд на Берлин, он насвистывал мелодию из киноленты «Свинарка и пастух».)

Вернувшись на родину, генерал-фельдмаршал бывшей германской армии, так он сам подписывался, поселился на вилле в Дрездене. (Да, Паулюс стал осси.) Был назначен руководителем исследовательского совета военной истории Высшей школы казарменной народной полиции ГДР, давал пресс-конференции, выступал с докладами и читал лекции по военному искусству. На которых наверняка разворачивал свои карты с аккуратно нарисованными на них стрелками, но никто ему так и не сказал: генерал, ваши карты — дерьмо.

А я, если честно, люблю карты, всегда любил, и я до сих пор храню ту, что висела над моей кроватью, когда мне было восемь. Два года назад, в том самом феврале, я сутки провел в каком-то непонятном оцепенении: курил и часами напролет думскроллил. И совершенно не понимал, что происходит. Потом увидел в новостной ленте карту, словно вырезанную из учебника по истории: со стрелками, линией фронта и нарисованными взрывами в местах ракетных ударов. И подпись.

В сериале «Любовь, смерть и роботы» есть эпизод, в котором персонажи — три робота, само собой — пытаются ответить на вопрос: почему погибло человечество? И приходят к нехитрому, в общем-то, ответу: потому что идиоты. Наполеон, Вильгельм, Бисмарк, Джейсон Стэтем, Антон фон Вернер и Вильгельм Кампхаузен — все идиоты! (Заметили, как элегантно я остановился в шаге от имени своего деда?)

Я не знаю, был ли плохим человеком Георг Рау. Также я не знаю, был ли Сергей Иванович хорошим человеком. Но ни секунды я не сомневаюсь, что Паулюс был негодяем. И, пока подобные ему существуют — а куда они денутся, — будут и войны. Вот и вся мораль.

Война — это мир. Мир — не как отсутствие войны, а как наш шар земной. Проще говоря, территория, населенная идиотами и негодяями.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.