Венчурный инвестор Константин Синюшин уехал из России в 2019 году, почувствовав задолго до войны приближение политической и экономической катастрофы в стране. Теперь он живет и работает в Латвии, инвестируя в международные стартапы миллионы евро. Одна из компаний, с которыми работает Константин, производит беспилотники, выполняющие мониторинговые задачи самого широкого назначения: главные новости всех последних месяцев явно показывают актуальность и востребованность этих технологий.

Роман Супер встретился с Константином Синюшиным в Юрмале и расспросил о том, с чего начинался его путь в большой бизнес, теряет ли российская экономика от ухода западных компаний, способны ли международные санкции приблизить конец войны, что по-настоящему объединяет социализм и либерализм и чем закончится эпоха путинизма в России.

Костя, в нашу прошлую встречу вы рассказали, что были чуть ли не первым человеком в России, кто стал продавать прессу в электричках. Мне это очень засело в душу, потому что в электричках прошли мои лучшие пубертатные годы жизни. И вот эта фраза продавцов в поездах «Для тех, кто не желает скучать в дороге!» — архетипическая для меня. Что за прессу вы продавали в электричках?

История началась в 89-м году. Начало издаваться «Свободное слово» Новодворской. Затем все поняли, что за это уже не сажают. Все претенденты на звание нового политика будущей демократической страны начали пытаться делать свои газеты антисоветского содержания. Мои друзья тоже выпускали такую газету. Она была социал-демократической направленности и меняла названия: была «Альтернативой», «Новой жизнью», как-то еще называлась. 

Это была не журналистика, а чисто политическое высказывание?

Да. Меня позвали наладить распространение. Нужно было отправлять оптом тираж по региональным организациям. Но в какой-то момент мне пришла в голову мысль: в Москве же гораздо проще распространять газеты самим — на чисто коммерческой основе. Тираж там был, наверное, тысяч пятьдесят. Региональные организации могли освоить от силы половину из этого. Отдавать остальное московским активистам было довольно бессмысленно, потому что они 25 тысяч не переварили бы никогда. Вот мне и пришла в голову мысль наладить чисто коммерческое распространение. Чтобы мне до конца понять, как это может работать, я решил сам пробовать продавать. Перепробовал разные варианты — как бы сейчас сказали, проверял гипотезы. Где-то можно было встать в толпе у метро, но оттуда быстро гоняли. Можно было поставить какой-то стационарный лоток, предположим, на вокзале, но там тоже работа была тяжелая, а продавалось плохо. И тогда я взял газеты и пошел в электричку. В электричке это очень хорошо зашло.

Почему?

 Вот ровно по той причине, которую вы назвали: человек скучает в дороге.

А смартфонов еще нет.

Смартфонов еще нет, а газету «Правда» читать уже никому не хотелось. Да и развлекательного медиа еще либо не было, либо оно было совсем зачаточное. 

Эта площадка для продаж оказалась эффективной?

Крайне эффективной!

Нащупали гипотезу.

Когда нащупали, то набрали молодых бойких ребят, которые делали это уже системно. У нас вот эти 25 тысяч газет разлетались легко. Потом эти же бойкие ребята освоили рынок и начали продавать всю российскую развлекательную прессу в электричках. Технология обкатанная! Сначала они брали что-нибудь в дополнение к нашей газете, а потом — вместо нашей газеты. Газета наша закрылась, потому что могла существовать только в условиях запретного плода. Как только обо всем том же стали писать обычные большие газеты, которые стоили, предположим, 25 копеек, наша бизнес-модель просто схлопнулась. 

Вы придумали и запустили стартап, который стал мейнстримом.

Я бы сказал так: запустил стартап, очень удачно проверивший гипотезу, которая стала трендом.

Газеты в электричках — это ваша основная работая тогда? 

Нет-нет. Основная работа была другой. Я ковал ядерный щит родины.

Это эвфемизм?

Нет, в буквальном смысле. Я работал в отделе испытаний очень засекреченного учреждения, которое занималось космическими ядерными реакторами. Мы сначала проводили испытания на земле, в больших вакуумных камерах. А на более поздних этапах делали запуски в космос.

Погодите, вы физик-ядерщик, что ли?

У меня инженерное образование, я окончил МВТУ по специальности «Плазменные энергетические установки». Это была работа по моей специальности. Мне ужасно повезло! Я не знаю, зачем с нашей специальностью выпускали тридцать человек в год, потому что по специальности работало всего человек десять. Тема была модная, но работы для нас в Советском Союзе не было.

Это был футуристический проект? Какой был смысл в ядерном реакторе в космосе? 

Военный смысл.

Звездные войны?

Типа того. Наша организация занималась самой платформой. А полезная нагрузка делалась в других местах. Насколько я себе представляю по тактико-техническим характеристикам, речь шла о том, что должен ставиться какой-то боевой лазер, который нужно запитать в кратковременный период очень большой мощностью. 

И откуда лазер должен бить по врагам?

Из космоса! Тогда все были помешаны на звездных войнах.

Вы в это реально верили?

Реально верили, да. Социализм как работает? Он какую-то красивую мегаидею декомпозирует на частный интерес. Частный интерес состоял в том, чтобы получить как можно больший бюджет. Иногда огромные бюджеты давались под завиральные идеи. Я поначалу не разобрался, как это работает. Потом стало понятно, когда узнал, что наш главный конструктор — сын начальника военно-технического отдела ЦК КПСС.

И под него была придумана вот эта идея?

Нет, эта идея была придумана сама по себе, ее там много лет колупали какие-то энтузиасты, но, пока идею не занесли папе, особо ничего не развивалось. А когда занесли, то пролился просто золотой дождь. Построили огромное красивое здание со всякими секретиками внутри.  

И чем кончилось? Запустили лазер к инопланетянам?

Видимо, самая большая проблема была как раз с лазером. У нас все работало, но с нагрузкой не очень заладилось.

Когда ученые сталкиваются с военными, то очень часто не ладится вообще. 

Военная логика действительно не такая, как у гражданских. Военные считают, что необходимо иметь какой-то ресурс любой ценой. Вот это и была любая цена. Условно говоря, тупо раз в год просто запускали новый спутник, и все. Но с этим тоже было все не слава богу, потому что дважды они падали. Оба раза в Канаде. Канада — какая-то несчастливая страна, видимо. 

Был международный скандал?

Нет-нет, ничего ужасного не случилось. Ну, упал какой-то сплавленный комок разных металлов…

Сейчас вообще что только не падает, даже в центре Москвы…

Вот именно.

Зачем вы пошли газеты продавать? Вам плохо платили на работе?

Мне по тем временам очень хорошо платили — 300 рублей. Все вообще очень бурно развивалось до 86-го года, до Чернобыля. А после Чернобыля резко сократили финансирование. И работа стала бумажной. Испытаний было мало, новые разработки продолжались на уровне эскизного проектирования. После Чернобыля зашла речь о том, что наши проекты очень опасны для людей. А потом у Горбачева стали заканчиваться деньги. К нему пришла конкурирующая партия, которая ему объяснила, что наша работа очень расточительна. Да и мы внутри понимали, что вокруг нашей работы никакого бизнеса быть не может. Как говорил мой научный руководитель, единственная бизнес-модель, которая работает в нашей области, — это дойка государственного бюджета.

То есть вы пошли газеты продавать, потому что поняли, что ваша контора — доживающая структура.

Совершенно верно. Я начал смотреть, что вообще происходит за нашими железными воротами. И вот стал погружаться в первые бизнесы. Спекулировал букинистическими книгами. Потом газеты продавал. Получал 10% от прибыли. В 91-м году я потратил накопленные деньги на свою компанию.

Что за компания?

Мы делали электронные макеты книг. Тогда с компьютеризацией было не очень. Мы просто купили какую-то очень хорошую технику и делали макеты для разных издательств. Потом продавали уже эту технику, поскольку понимали, как и где ее закупать, как комплектовать, как соединять, как подключать, как людей учить кнопки нажимать. 

Малиновый пиджак носили?

Не.

«Мерседес» был?

Нет, был только пейджер. Мы сидели в двухкомнатной квартире в хрущевке; нас было пять человек. В маленькой комнате была бухгалтерия, а в большой комнате мы все сидели с телефонами, обзванивали поставщиков. Там были я, два моих партнера, секретарша. Пятиметровая кухня — кабинет водителя. Секретарша снимала трубку и говорила клиентам: извините, пожалуйста, Синюшин не может сейчас подойти, его нет на месте, он ходит по предприятию. А я действительно не любил сидеть, я кругами по комнате ходил.

Ничего, компания Apple примерно так же начиналась. Тут нечего стыдиться.

Вот именно. А потом один из моих партнеров говорит: слушайте, есть большой спрос на софт. Давайте писать софт. Начинается какой-то бизнес кругом. Всем нужен софт. Всем нужно автоматизировать процессы. Давайте писать софт! И мы начали писать софт.

Это уже IT-работа.

Да-да. IT-консалтинг чистой воды.

Что за софт вы писали?

Чего только не писали!

Программы для магазинов и библиотек?

Начали не с магазинов. Первым топовым объектом для автоматизации были биржи и брокерские конторы. Вот для них и писали. Потом писали для банков, потом уже для магазинов, затем поняли, что это все как-то сумрачно.

Сумрачно?

Очень! Начались фантастические истории, которые мне приходилось все время разруливать. Выполняли заказ, а заказчик решал, что нам можно за работу просто не платить.

Рашен бизнес начался. 

Да. И мы решили, что будем лучше работать для иностранцев.

Вы имеете в виду иностранцев, которые тогда пачками заезжали в Россию? Экспатов?

Нет, прямо иностранцев-иностранцев, настоящих.

Image Credit

Courtesy of Konstantin Sinyushin

А, вы решили на мировые рынки выходить? 

Да-да. Мы закрыли весь внутренний софт и открыли компанию в Америке, которая начала искать заказы на разработку программ. Из этого вырос очень большой бизнес. Мы его в итоге продали IPAM — гигантской компании, которая котируется на Нью-Йоркской фондовой бирже. А я стал там миноритарным акционером. Это была безденежная сделка, тогда никто не хотел русским платить никаких денег, потому что было как-то непонятно, исчезнут они после этого или нет. Был просто обмен акциями, я стал очень миноритарным акционером IPAM. Продал акции то ли в 11-м, то ли в 12-м году. На мне тогда остался другой бизнес. Мы нащупали новый тренд — электронный документооборот, или электронные архивы. Когда первая волна компьютеризации закончилась, стало понятно, что в этих корпоративных сетях накоплено огромное количество информации, которую вы не можете найти. Ее невозможно вовлекать в какие-то креативные процессы, потому что на ее поиск тратится больше времени, чем придумать что-то с нуля. Мы очень плотно начали этой проблемой заниматься — одними из первых. В частности, мы нашли продукт компании EMC и сосредоточились на нем. Это был конструктор, на котором можно было создавать типовые решения для такой корпоративной задачи. И мы очень в этом преуспели. Здесь, к сожалению, опять пришлось работать с местными заказчиками, но, конечно, к тому времени они немножко цивилизовались.

Не кидали больше на деньги.

Не было таких странных вещей, да. Корпорация ЕMC предложила нас купить, ну и, собственно, купила. После этого я начал работать в ЕМС. Это был уже, наверное, 2007 год. Я там проработал 4 года.

С какого момента вас можно называть венчурным инвестором? 

Была такая конференция в России, называлась Web Ready. Я туда пришел. Я, конечно, читал что-то в книгах про стартапы, про инвесторов, вот это все. Но, так сказать, своими глазами я увидел впервые этот мир там — на конференции. Меня он очень увлек, поскольку я понимал, что скоро покину корпорацию. Я очень плотно в это все окунулся и где-то, наверное, с 12-го года начал как ангел инвестировать в стартапы.

Так, смотрите, у нас не специальное бизнес-издание. Поэтому объясните, пожалуйста, кто такой венчурный инвестор и что за ангелы такие.

Кто такой инвестор? Инвестор — это человек, который дает деньги, чтобы их приумножить. А венчурный инвестор дает деньги в рискованные проекты. В чем разница? Обычный инвестор дает деньги на строительство автозаправки. В начале 2000-х в основном инвестиции были такие. Можно было построить автозаправку, можно было построить магазин. Когда вы даете деньги на какой-то традиционный бизнес, риск понятен. Его заранее можно просчитать. Понятна полностью бизнес-модель, понятно полностью, что из себя может представлять команда. Поэтому, если вдруг обычный инвестор вложился в заправку и он не идиот, то заправка не может не принести прибыль. А венчурный инвестор — это человек, который вкладывает деньги в инновационный проект. Либо это инновация в технологии, либо в бизнес-модели, либо в рынке. Например, раньше такого рынка вообще не было. Возьмем социальные сети. Их вырастили из каких-то давних стартапов в большие корпорации. Но раньше не было никаких социальных сетей. Никто не понимал, есть ли вообще у них рынок. Если у венчурного инвестора деньги не возвращаются, это даже более нормальная ситуация, чем если они возвращаются. Венчурный инвестор вкладывается в 10 проектов, 9 — сгорают. А на одном отбиваются все инвестиции. 

А ангелы — это кто?

Ангел — это человек, который вкладывает свои собственные деньги, а простой венчурный инвестор вкладывает чужие. Это как банк. Банк вкладывает деньги вкладчиков. Венчурный фонд собирает деньги у людей, которые не совсем понимают, что с ними делать, и вкладывает их в какие-то проекты, которые он умеет находить.

А вам в тот момент жизни не хватало адреналина? Почему вы в заправки решили не инвестировать? Почему ангелом решили стать к тому же?

Не знаю. Заправки — это слишком банально, да и не очень модно.

А рисковать деньгами модно?

Рисковать деньгами — не скучно. Заправки — очень скучно. Ну инвестировал ты в заправки, и что?

Получаешь деньги и живешь дальше без нервяка.

В гольф-клубе время проводишь?

Ну, да.

Нет, я как-то не про это. Мне нравится движуха.

С чего вы начали рисковать? Что за проекты?

Все мои первые инвестиции были ангельскими. Я быстро понял, что научиться инвестировать можно только на реальной практике, а не по учебникам. Первые деньги я вложил в IT-проекты. Их было штук пять.

Дайте угадаю. Все они были для вас неуспешными?

В венчурном смысле они были неуспешными. Закрылся только один проект, а остальные стали обычным бизнесом. Они не показали самого главного — роста. Зато я научился определять, глядя в глаза человеку, будет у него что-то расти или не будет. Вот это самый главный навык. Главный скилл.

Как это понятно по глазам человека?

Словами описать невозможно. Это как у Станиславского: верю, не верю. Условно говоря, лучше не дать каким-то хорошим ребятам денег, чем дать плохим, если ты в плохих ребятах разглядел потенциал. 

А что было первым по-настоящему успешным проектом? И как скоро он случился? 

Это была очень интересная компания. Представьте себе зум, но не как законченный сервис, а конструктор, который позволяет зум встроить в любой свой сайт, в любое свое мобильное приложение.

Это был стартап, который позволял зашивать что-то вроде скайпа в любую платформу.

Да. Это был очень успешный проект. Мы оттуда вышли x33. То есть компания стоила в 33 раза дороже, чем когда мы зашли. Второй очень успешный проект был — Pure.

Сайт знакомств?

Да, он был прямо мегауспешный.

Это российская компания?

Международная история, которую сделала русско-украинская команда.

Типа Tinder.

Типа Tinder, да. Но там немножко другой фокус. Tinder — это про поговорить, а Pure — про потрахаться. В этом были свои минусы, потому что массовую аудиторию это отпугивало. Но зато люди, распробовавшие эффективность модели здесь и сейчас, обеспечивали довольно хороший трафик. Pure никогда не покупал трафик. Чисто вирусное распространение.

Уберизация секса?

Абсолютно. Там было x150.

Костя, почему вы уехали из России? 

Где-то с 2013 года мне стало понятно, что экономика страны идет куда-то не туда. Венчур — это очень хрупкая часть экономики. Венчур хорошо развивается, когда хорошо развивается экономика. А экономика стагнировала. Ну а что было потом — всем хорошо известно, обстановка нагнеталась. В целом мне было понятно, что что-то вроде войны Путин рано или поздно учудит, но не было понятно когда. Поэтому было решено, что все новые проекты мы делаем только за границей. Мы решили сориентироваться на Европу. А дальше — искали какую-то локацию, которая, с одной стороны, была бы в Европе, с другой — рядом с границей. С третьей, легко давала бы вид на жительство. Латвия тогда просто идеально подходила по всем трем критериям. Плюс я с детства трепетно любил Ригу. И ту самую антисоветскую газету мы как раз печатали в рижской типографии.

Хорошо закольцовывается.

Отлично!

Как вы в Латвии развернулись? Во что вложились?

В Латвии мы вложились в две компании.

Латвийские?

Да.

Чем они занимаются?

Это deep tech. Мы успели проинвестировать из нового фонда еще три компании: в Германии, Польше и на Кипре. К сожалению, немецкая не выжила. 

Что стало хитом здесь? 

Компания, которая делает беспилотники.

Актуальная тема.

Да, это сейчас в мегатренде.

Эта компания работает для военных потребностей?

Хороший вопрос. Отвечу так. Те аппараты, которые они делают, не боевого применения. Это аппараты для мониторинговых задач. Самых разных мониторинговых задач.

То, что мы видим в сериале «Фауда», когда израильтяне запускают высоко-высоко дрон, чтобы посмотреть, что там в Шхеме террористы делают?

Да, только круче. Все, что делается в Израиле, — на ручном управлении, а у этих — очень мощные автопилоты, полностью автономная система. Ты запускаешь дрон, можно выключить связь, оно само все сделает, а потом вернется. 

И это делают латвийские ребята?

Да. Латвия — великая беспилотная держава. Здесь таких три компании. Они для всего мира это делают. 

Костя, сейчас уже трудно поверить, что Латвия была удобной и комфортной площадкой для стартапов…

Она и сейчас удобная и комфортная. Смотря откуда стартап. Украинцев здесь ждут по-прежнему. Но для украинцев это довольно непонятная локация, потому что их, в принципе, ждут везде. Они сюда неохотно едут. Здесь есть украинские ребята, очень хорошие, но их мало. Русские и белорусы уехали или уезжают прямо сейчас. Русских и белорусов теперь здесь не ждут. Думаю, сюда приедет какое-то количество шведов и датчан, просто чтобы экономить на налогах.

А сколько денег приносили российские стартапы Латвии на пике этих отношений? 

Это сложный вопрос. Я знаю, что здесь было примерно 100 российских стартапов. Сколько они приносили? Дело в том, что стартап — это игра вдолгую. От стартапов нельзя требовать, чтобы за год, два или три они показали суперрезультат. Реальные прибыли или потери можно посчитать через 10 лет, в этом фишка стартапа. Правительства в целом, везде в мире, плохо это понимают, потому что это невозможно рассчитать прямо сейчас. Гигиеническую прокладку можно посчитать прямо сейчас: люди занесли 10 миллионов, заплатили 5 миллионов налогов. Это понятная математика. А в стартапах так не работает. Мы не имеем права учить латышей, как им обустраивать свою страну, их жесткая миграционная политика — не наше дело. Но вот простой сюжет. Возьмем наши беспилотники: небольшая компания, 45 человек работает, они в год платят миллион евро налогов, это не много. Но в будущем году компания будет платить три миллиона евро. А если бы таких компаний было сто? Это уже заметные деньги.

Насколько драматична убыль бизнеса из России после начала войны?

В целом для страны она не драматична. Уезжают люди, которые свой бизнес могут увезти с собой. Если они не могут увезти его с собой, они не могут уехать. У меня есть очень близкие друзья, бизнесмены. Живут на валокардине уже больше года, но не могут никуда уехать. У них в России клиенты, сотрудники. Их не бросишь. Если у тебя большой бизнес и кэш-флоу прерывается, потому что ты больше не хочешь работать внутри страны, но ты с нуля начинаешь работать вне страны, это означает, что весь твой коллектив в 100, 500, 5000 человек ложится огромным бременем на инвестиционный бюджет. Это очень тяжело.

Почему западные компании покидают Россию? Какой в этом смысл для них?

Мы все, конечно, хотим верить, что это исключительно моральное решение — уйти из России из-за войны, потому что война — это плохо. Но будем реалистами. У этих компаний ожидаемый ущерб от возможных издержек в случае неухода много больше, чем ущерб от потери рынка. Это в каких-то правительственных коридорах привыкли фантазировать, что Россия большая страна. Но с точки зрения мирового рынка она совершенно небольшая страна. В среднем 2%. Это очень мало. Условно говоря, какой бы ни была корпорация, для нее 2% —это ничто. Уход из России — рациональное решение. К большому бизнесу можно по-разному относиться, но он уж точно не одной только моралью руководствуется.

Вы верите, что вот эти большие компании, которые покидали и покидают Россию, будут в нее возвращаться?

Смотря какие. Бизнес, который был связан с перепродажей, не вернется. Им незачем. Прививка непредсказуемости российских властей, которую люди получили, для бизнеса действует очень хорошо. Я уверен, что эти однозначно не вернутся. Те компании, у которых были какие-то центры разработки, тоже не вернутся. Они всех вывезут рано или поздно. Кто-то, наверное, вернется. Я думаю, что меньшинство. Никто больше не будет ничего инвестировать. Путин коренным образом подорвал доверие к предсказуемости. Люди ездили годами на всякие экономические форумы, слышали, как Россия их зовет, убеждает, как здесь все хорошо, обещает им помогать. А потом, когда их коварно заманили, случилась подстава. Но при этом экономика от того, что кто-то уехал, я думаю, не умрет. Не надо сравнивать сегодняшний день с финалом Советского Союза. Какой-никакой, рынок сейчас есть.

Почему беспрецедентные санкции не разрушили экономику России за эти полтора года? Почему не превратили рубль в туалетную бумагу, как это было задумано?

У меня есть очень много украинских друзей, которые регулярно радостно комментируют снижение курса рубля. Я их никак не могу переубедить, что это для Путина хорошо. Люди, которые вводят санкции, возможно, разбираются в морали, но очень плохо разбираются в экономике. Им так проще сводить бюджет. Чем ниже упал рубль, тем экономика надежнее работает внутри, она просто окукливается. Я прекрасно помню 98-й год, после которого восстановительный рост шел фантастическими темпами: после нескольких месяцев шока люди поняли, что освободился огромный неудовлетворенный спрос, который раньше покрывался импортными товарами и который можно покрыть внутренним производством. Это был просто фантастический скачок в экономике. Когда рубль падает, это укрепляет режим Путина.

Получается, санкции укрепляют режим.

Конечно, да. Санкции укрепляют режим.

Никто не может этого объяснить политикам, принимающим решения

Я думаю, нет. Общая деградация элит касается не только России. Это общемировая деградация. Такой тренд. 

Что будет с российской экономикой, если этот статус-кво сохранится еще на 10 лет?

Она будет окукливаться.

Как в Иране?

Да, как в Иране. В Иране все прекрасно. Там прекрасный фондовый рынок, фантастическая внутренняя капитализация всего, вообще нет проблем с функционированием. Опять же, там вполне поощряется частная инициатива, туда что-то провозят в обход санкций. В Россию, так или иначе, будут что-то провозить в обход санкций. С моей личной точки зрения, чем больше экономика будет окукливаться внутри, тем хуже для мира, потому что это будет репродуцировать безразличие к мировому общественному мнению. Страна, которая хорошо вовлечена в цепочки, гораздо более предсказуема. 

Представьте себе, что завтра случился какой-то переворот, вас пригласили министром экономики в прекрасную Россию будущего. Что вы будете делать? 

Первым делом необходимо переакционировать весь крупный бизнес с большой долей иностранных участников. Именно иностранных участников!

Какую проблему это решит?

Это решит проблему окукливания. Окуклившаяся страна опасна. Страна, конечно, должна быть вовлечена в мировую экономику. Это некие якоря, которые ее удерживают в каком-то мейнстриме. Простейший пример: возьмите Виктора Орбана, венгерского премьера. Это борец с геями, мракобес покруче Путина, он искренний, в отличие от Путина. Но это не мешает ему быть вовлеченным в кооперационные цепочки.

И иметь обязательства.

И иметь какие-то обязательства, да. Это очень полезно. Можно иметь совершенно разные мнения относительно гей-браков, но при этом не вести войну, потому что война ни за, ни против никому не нужна. Экономика очень сильно влияет на все. Люди, которые работают не на госкорпорацию, а на международное акционерное общество, регулирующее оборот газа на треть мира, будут совершенно по-другому мыслить. 

Костя, в социальных сетях вы Россию называете не Россия, а СССР(Ф). Пришло время расшифровать эту аббревиатуру.

Современная Российская Федерация изначально несла в себе много родовых травм Советского Союза. Но сейчас это даже не главное, а главное, что она все больше и больше возвращается к каким-то историческим аналогиям. Разница состоит только в том, что в Советском Союзе было тотальное огосударствление экономики, а сейчас оно не тотальное. Это, несомненно, усиливает страну, но все остальное очень напоминает совок. Это такая отсылка одновременно к известному ВКП(б), с другой стороны — это Российская Федерация с большим советским налетом в виде трех «С».

Вы активно, если не сказать одержимо, пропагандируете везде, где только можно, некий неолиберализм. Что это такое?

Те люди, которые сами называют себя либералами, с моей точки зрения и с точки зрения большой группы моих единомышленников, давно превратились в одну из разновидностей социалистов. Разница с настоящими социалистами только в том, что настоящие социалисты — более честные. Они говорят: вот мы хотим всеобщего счастья, для этого мы повысим налоги. А либералы тоже хотят всеобщего счастья, но говорят, что они налоги повышать не будут, — это и есть главный обман.

Обман в том, что все равно придется повысить?

Либо придется сделать что-то другое. Например, печатать деньги. В Америке есть очень много всего хорошего, но есть одна вещь, которая во мне вызывает глубокий скепсис. Неограниченная эмиссия до поры до времени хороша, но в любой момент это время и пора могут наступить. Какими мировыми катаклизмами это будет грозить, на самом деле довольно трудно предсказать. Финансирование чего-то через бюджет прелестно, оно дает очень быстрый результат, гораздо быстрее, чем с этим справляется рынок. Но есть вопрос: а это точно надо финансировать? Рынок всегда имеет ответ на этот вопрос. Государство — нет. Государство не проверяет гипотезу. Вот захотело государство и ухнуло 100 миллиардов не пойми на что, и закончилось это ничем. Государство не может квалифицированно обосновать, точно ли будет результат. Как в свое время метко сказала Маргарет Тэтчер, социализм сам по себе прекрасен, если есть кто-то, кто его оплачивает. Как только заканчивается этот кто-то, происходит крах. Советский Союз погиб, потому что тратил очень много денег на глупости. А потом подешевела нефть. И все.

Так, а чем плохи либералы-то, традиционные? Не «нео».

Они людей обманывают. Они действуют как государство и социалисты. В этом проблема. Неолиберализм действует иначе, возвращаясь к истокам — к рынку. Частная инициатива всегда лучше государственной. 

Будем считать это слоганом неолиберала.

Да.

Вы сохраняете какие-то личные, профессиональные интересы в России?

Нет. Все, что там было, я продал. Я просто не вижу никакого смысла там чем-то заниматься. Можно заниматься каким-то бизнесом в России, если тебя не тошнит от происходящего, но лично меня тошнит. Есть огромное количество моих близких друзей, у которых просто нет альтернативы, они сжимают зубы каждое утро, каждый вечер пьют валерьянку и продолжают что-то делать. У меня, слава богу, альтернатива есть.

Какой сценарий дальнейших развитий в России вам кажется наиболее правдоподобным? Это госпереворот, или развал, или эволюционные изменения, или бесконечное усиление репрессий?

Извините, тут надо вспомнить Жириновского. У него, возможно, был третий глаз.

Он многие вещи предсказал или угадал, это правда.

Да! Он видел какие-то вещи, которые больше никто не видел. У него есть политологическая концепция: страной с 17-го года по очереди правят ЧК и ЦК. Эта концепция статистически очень хорошо подтверждается. Примерно настолько же, насколько чередование «лысый — волосатый» лидер. Никакого переворота не будет, никакой революции не будет. Будет ЦК. Путин помрет, и начнется перестройка. Это первый сценарий. Второй сценарий: Путин все равно помрет, но ЧК все-таки отстоит себя перед ЦК, но так или иначе кто-то кого-то расстреляет. То есть схема «Хрущев — Берия» должна быть рабочей. Дальше мы начинаем все это проецировать на лысых и волосатых и понимаем, что у Мишустина нет ни малейшего шанса.

У Пригожина и Кириенко нет шансов тоже. Остается Собянин.

Я лично очень плохо отношусь к Собянину. Совсем плохо. Путин больше на Гитлера похож, он за то, чтобы все строились, но где там государственное, а где частное, ему, в принципе, все равно. А Собянин — идейный социалист, все должно быть государственное, я везде должен назначать, потому что я лучше всех знаю, как осчастливить электорат. Вот эта идея — осчастливить электорат — это беда. 

То есть перестройка случится, но не обрадует она россиян.

Ну почему же. Это мне Собянин не нравится. Но он человек незлобивый, в отличие от Путина. Таких ужасов, как при Путине, при Собянине однозначно не будет. Это уже хорошо. Потому что Собянин тоже смертен в конечном счете.

Аминь.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.